Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон - [47]

«Скажи, – говорит, – какие ты имел тогда мысли, – хотя и дерзок мой вопрос, – какое впечатление произвели на тебя слова предстоятеля? Я сильно хочу знать это. И какое решение вынесет мудрейшая и божественнейшая твоя душа, к тому и я присоединюсь от всей души, признавая его право божественным, и не буду туда и сюда напрасно носиться и блуждать умом вместе с незнающими истины. Итак, не отвергни меня, прошу, ничтожного!» Преклонившись к этим словам, он, сострадая ему, говорит: «Так как я вижу, что ты, друг, от всей души стремишься познать сокровенное и не отстанешь от этого, что бы там ни случилось, то если ты поверишь мне, – а я знаю, что ты поверишь, так как вижу твое усердие и любовь ко мне и веру, – то вот я сообщаю тебе о тайнах Божиих, как бы пред лицом Христа (см. 2 Кор. 2:10), говоря словами апостола, ибо я никогда ничего не предпочитаю истине. Итак, отбросив от души всякое сомнение, слушай внимательно, только пусть будет заранее твердо решено у нас, чтобы ты никогда в течение (дальнейшего) моего пребывания в этой жизни никому об этом не говорил. Когда во время обеда поднялся разговор и шум, не знаю кем возбужденный, и отец стал бранить и бесчестить братию, – ты сам знаешь, как сильно он негодовал и гневался, ибо и обычное чтение тогда прекратилось, на всех напал ужас и смущение, и все стало полно страха и тревоги, – я, подняв глаза на пастыря, увидел чудное, достойное невыразимого удивления и радости зрелище, ибо два светлые Ангела в это время, казалось мне, явились пред самым седалищем пастыря, по своему виду и одежде подобные сверкающему свету и блиставшие сильнее солнца, так что и весь дом тот осветили обилием исходившей от них благодати и сияния, радостные и в то же время чрезвычайно прекрасные, приятно и любезно на всех взиравшие и разливавшие вокруг радость и неизреченное веселие. Казалось при этом, будто они приготовились к какому-то приему или угощению вкушавших и уже касались самой раздачи, ибо один из светлых этих Ангелов, казалось мне, имел в руках и чаши, и какие-то будто чистейшим золотом отделанные корзины. В этих прекраснейших и великолепных сосудах были всевозможные прекраснейшие и превосходнейшие фрукты – наши и иностранные, индийские и итальянские лакомства, гораздо лучшие простых и обычных, гораздо более сладкие, с лучшим и обильнейшим ароматом и вкусом; розы и фиалки и вообще самые ароматные и приятные цветы и, сверх этого, множество всяких благовонных веществ и составов – словом, все самое дивное для вкуса и обоняния. В золотых же чашах было благовонное масло из роз, испускавшее весьма приятный и сладкий запах. Каждый из Ангелов старался дать как можно больше из вышеупомянутых даров сидевшим за трапезой.

Однако не все одинаково удостаивались этой чести, но одни получали в изобилии, а другие ничего не получали, как недостойные той чести и божественной радости. Но что особенно удивительно было при том праведном и благодатном раздаянии, так это то, что быстрые служители этого царского угощения и даров обошли одинаково все столы, весьма человеколюбиво и обильно раздавая всем обедавшим почести свыше, которые, делая известными достойных, так сказать, заслуживших это, обильно к ним притекали, как бы солнечные лучи к здоровым и сильным глазам, лица и недра их наполняя неизреченного наслаждения и являя их исполненными дивного благоухания. Это были те, которые великодушно переносили праведный гнев отца и с безмолвием, смиренномудрием и любовью выносили обличение, радуя этим бестелесные те существа, которые, казалось, были весьма довольны благою участию их и обилием божественных даров, которые они получили, так как, согласно божественным словам, они весьма радуются на небе и об одном грешнике кающемся и к добру возвращающемся. С ними они, казалось, беседовали и что-то тайно в уши им шептали, милостиво и ласково на них взирая и весьма радостно наклоняя к ним – о благодать! – свои головы.

Можно предположить, что эти тайные слова были не иные, как те самые, что и пастухам во время общего спасения и славы людей они же с тою же самой радостью некогда возвестили, а именно: Слава в вышних Богу и на земле мир, в человеках благоволение (Лк. 2:14), или это: хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю (Мф. 25:21). Если же кто и еще более таинственное желает принять, подобное тому, о чем сын грома (Откр. 6:9-11; 8:3) в таинственном откровении своем учит, когда говорит, что были даны фимиамы молитвам святых и каждому белая одежда, чтобы они немного подождали их братьев и сотрудников, то он, думаю, нисколько не погрешит в истине.

И вот, – говорил великий очевидец этого видения, – чем более они принимали священного того евангельского блеска и омывались свыше проливавшимся благовонным маслом, тем более являлись светлыми лицом, веселыми и богоподобными и тем еще более вследствие этого привлекали к себе даров, наполняя ими свои недра. Ибо всякому, говорит Господень голос, имущему дано будет и преизбудет. Отнесшиеся же с ропотом и ожесточением к отеческим прещениям и справедливому наказанию и стремившиеся душой к мнению, полные гнева и ярости, добровольно – о горе! – лишили себя божественной той славы и светлости, почему при раздаче тех божественных даров, если случалось чему-нибудь из этого упасть на них, они всеми руками отталкивали эти почести и с гневом бросали назад на божественных Ангелов. Они же, исполнившись вследствие этого печали и праведного негодования, уже совсем не удостаивали их своего внимания и даже и близко не допускали их, ибо от неимущего, говорит Божественное слово, и то, что кажется, будто он имеет, отнимется от него (Мф. 13:12; Мк. 4:25), так как он не захотел благословения. Итак, когда светлые Ангелы, как я сказал, отвращались от них или, лучше сказать, они сами глаза свои закрывали, так что не могли смотреть на сияние истины, они тотчас оказывались полными мрака и горечи и всякой душевной неприятности и муки. Так обходя, как я сказал, весь дом, светлые Ангелы Божии исполняли множество отцов и самые даже столы находившихся в их руках благ. Я же, видя это, друг, полный неизреченной радости, и лицо, и руки, и самые, так сказать, недра жадно протянул для принятия тех благ – ибо неужели же я какой каменный или враг самому себе? – и человеколюбивые раздаятели тех даров дали и мне обильно.