Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон - [34]

говорит, мы проповедуем тайную, сокровенную (1 Кор. 2:7) совершенным. И великий богослов Григорий, то же самое испытав и узнав, говорит, что «мы будем причащаться ныне Пасхи все еще образно, хотя и яснее древней», ибо «законная, – говорит, – пасха, смело скажу и говорю, была образом образа более темным, а немного спустя – более совершенная и более чистая»[188]. Будучи же тайнами для всех нас, они и теперь прилично в свое время и соответственным образом открываются совершенным, с одной стороны, для того, чтобы почтить их этим и (как бы) отличить от других, а с другой стороны, для того, чтобы они (своим) опытом могли подтвердить ожидаемое и чтобы мы не поколебались мыслью, утверждаясь на одних ожиданиях и Писаниях (хотя имеющих большую достоверность уже по одному возвещению предсказанного, обыкновенно недоступного вообще слуху и мысли людей, ибо этого ни око, говорит, не видело, ни ухо не слышало и на сердце человеку не входило), но получили и подтверждение этого от вышеестественно по силе испытавших это. Для этого и тем, которые были с Петром и Иоанном на Фаворе, прежде креста и страдания Христос показывает славу Своего Божества, начало будущего Царства Небесного, по словам богословов, оказывая Свое расположение к ним и этим удостоверяя и укрепляя их, а также и нас в имевшем наступить вскоре после этого. И первомученику Стефану вследствие этого самого открывается то таинство благодати (см. Дели. 7:55) не в пустыне какой или уединении, но среди соборища богоборцев, чтобы злословимый ими Иисус, будто Он простой человек, был проповедан Сыном Божиим, вместе с Отцом прославляемым, как равночестный. По этой же причине и Павлу, сосуду избрания, и прочим богоносным, хотя это и тайна, и заключает в себе, как я сказал, откровение будущего, теперь с пользою открывается, по причине избытка человеколюбия, но одним только для них одних или для того, чтобы почтить их, или для того, чтобы облегчить им тяжесть искушений, или для того и другого вместе, а другим – и для этого самого, и еще для укрепления сомневающихся и для ясного обличения неверующих. К этим-то последним и тебя, дивный, по достоинству должно причислить, так как ты явился для нас вторым Петром и Наперсником или даже подобным одноименному с тобой Стефану, человеколюбиво посланным благодатию как в среду нас, верующих, так и к относящимся с сомнением к этому великому таинству – о злословии я умолчу, – чтобы ты удостоверил подвиги тех великих и стал неложным вестником этого ныне сущим и будущим поколениям, избранный для этого из всех, подобно тебе удостоенных, как сказано, этих таинств, как сподобившийся, сколько возможно, видеть и испытать это.

Подтверждением (вышесказанному мною) может служить весьма многое другое, а также и то страшное видение, которое видел великий во время молитвы и которое указывало на некоторое грозное определение свыше на виновных в неверии этому, о чем в свое время мною будет сказано. Поэтому, возвратившись к нам по истечении многих лет, после вышечеловеческои той, как я сказал, жизни, по Божественному Откровению, – как бы второй Иоанн, сын Захарии, или Антоний, вышедший после двадцатилетнего пребывания в подземной пещере, – совершенно изменившимся и богоносным, ты сам был подвигнут благодатию рассказать нам в свое время об этом – что для прочих было тайной – и нас опять побудил против нашего желания к этому, присутствуя своим духом. И что мне остается делать, стесненному такой необходимостью и предпринявшему дело, превосходящее всякое слово и разумение! Ибо должно было бы, чтобы твои собственные уста рассказали об этом, так как ты один поистине достоин был испытать это, а потому можешь и рассказать об этом достойным образом, а вернее, и этот рассказ дело твоей дивной души и языка, а мы разве только одну нашу руку по нужде в помощь предоставили. Поэтому, весьма надеясь на твою силу, опять принимаемся за рассказ.

44

Итак, вот что должно было сказать при раскрытии и описании этих таинств, причем я счел удобным и недалеким и от его (намерения) сказать и о том, ради чего именно Дух Божий понудил его объявить это, а он опять нас[189] в свое время, а также сообщить при этом (некоторые сведения) и относительно законов и правил Духа. Но опять обратимся к продолжению сказанного. Когда уже оканчивались сорок дней, в течение которых, как мы слышали, этот земной ангел Божий находился в созерцании вышеестественного того богоявления, приходят для посещения его, думаю, по повелению Божию, некоторые из братий, обычно к нему приходивших. Увидев это новое чудо – великого, стоящего, как я сказал, в глубочайшей пропасти, в полном исступлении, с руками и глазами, неуклонно обращенными к небу, так что казалось, будто это не человек, а скорее статуя, сделанная из какого-нибудь бездушного вещества, да и то еще было сомнительным, – поспешно спустившись в ущелье, ибо оно было доступно с одной стороны, не могли понять, почему, для чего и сколько времени он здесь находится. Сообразив на основании видимого, что это некоторое Божественное исступление и видение, так как и раньше знали о чрезвычайно высокой жизни его, заговорили с ним и этим прервали тотчас это Божественное созерцание, сжалившись над чрезвычайным истощением его плоти и желая оказать ему естественную, какую могли, помощь. И вот, когда он пришел в себя и когда, казалось, возвратились к нему опять обычные чувства, они, взяв, относят его в пещеру, но спросить его и заговорить о чем-нибудь или попросить рассказать о виденном, хотя и сильно желали, однако не решились, ибо они давно уже хорошо знали о его обычном и давнем молчании, а только старались склонить его вкусить пищи и хоть немного подкрепить тело. Но он, весь изумленный и изменившийся и решительно не имевший возможности оставить видение, был нечувствителен к словам и совершенно не мог понять их. Увидев это, именно что напрасно трудятся, они уходят, полные страха и изумления. Он же опять предался без развлечения дивным видениям и, уязвленный сладчайшей любовью ко Христу, с неизреченной радостью взывал таинственными словами невесты