Житие Дон Кихота и Санчо - [138]

Дон Кихот и Санчо являются людьми из плоти, крови и костей и при этом существуют духовно, исторически, нематериально, благодаря Сервантесу, а он тоже существует исторически, нематериально, бессмертно, благодаря им обоим. Сервантес когда‑то жил реально, сейчас он тоже живет, но не материально, и точно так же дело обстоит с Дон Кихотом — он живет и реально, и нематериально. А как же донья Дульсинея, столь реальная для жителей сегодняшнего Тобосо, Дульсинея сеньора Пантохи? «Факт бесспорный», — говорит последний. Да, как любой миф. И Дон Кихот, и Санчо, и Домине Кабра, и Сехисмундо, и дон Альваро, и дон Хуан Тенорио — все это мифы, каковыми являются и Сервантес, и Кеведо, и Кальдерон, и герцог де Ривас, и Соррилья,⁴ вот так‑то. Из национальной литературы — а история это всего лишь литература — возникает мифология, а из мифологии — религия. И нужно веровать, ведь не случайно говорится, что выигрывает битву тот, кто верует, что выиграл. И заставляет верить в это других, если сам верит.

Недавно мы проезжали по дороге на Эльду по случаю празднования столетия еще одного национального мифа, Кастелара,⁵ и остановились в местечке недалеко от Тобосо, где находится так называемый Постоялый двор Дон Кихота. Но мы увидели не реставрацию, а удивительное изобретение, где впору мечтать о Сервантесе и о Дон Кихоте, беседуя с ними; оба так мифологичны, так историчны, так живы! Доброе ламанчское вино, благородное и прозрачное, которым нас угостили, научит тех, кто станет его пить, — я‑то предпочитаю воду — грезить, а не спать. В настоящее время тобосцы, кажется, начинают мечтать, благодаря сеньору Пантохе, о донье Дульсинее Тобосской. Ну а… исследование? Нет, нет, никаких исследований! Не стал же Дон Кихот исследовать, существовал ли Амадис Галльский, он ощущал его в себе. Будем придерживаться мифологии!

В Сервантесовской библиотеке Тобосо находятся книги с дарственными надписями и автографами Муссолини, Гинденбурга, Макдональда, Масарика^6 — людей, которые уже становятся мифами; имеются подношения мифической, символической и мистической Дульсинее, воскресшей в одном селенье Ламанчи, имени которого мы уже не сможем забыть. В Ламанче, где так широк горизонт, где так легко мечтать среди виноградников под чистым голубым сводом или под балдахином из туч, в которых ветер рисует очертания мифологических героев, а солнце, на закате, зажигает их, чтобы мы грезили о других мирах.

Так будем же создавать мифологию, решимся на «безапелляционную отвагу утверждать свое», ту отвагу, «которая, — как сказал Эса де Кейрош в конце своей «Реликвии»,^7 — твердой стопой попирая землю либо смиренно возводя очи горе, посредством всемирной иллюзии созидает науки и религии». И не нужны нам ученые исследования, которые вообще‑то служат только для того, чтобы отрицать и отвергать. Во время своего недавнего визита в нашу нынешнюю республиканскую Испанию мсье Эррио, тоже из породы исследователей, в беседе с нашим премьером,⁸ как последний поведал в Кортесах, вспомнил жутковатое каприччо Гойи, где изображен мертвец, вылезающий из могилы с листком, на котором начертано одно только слово, итог загробных его исследований: «Ничто!».⁹ Самое исконное и самое подлинное испанское слово «nada», так же как созвучное с ним испанское слово «gana».[87]'¹⁰ Ведь о том, что такое «ничто» и «небытие», Гойя знал не хуже, чем земляк его, Мигель де Мол иное, — какие люди эти двое и какие мифы они создали! — Мигель де Молинос, тот самый, который рекомендует нам признать и свое ничтожество, и небытие и отдалиться даже от Господа Бога.¹¹

Будем же извлекать из небытия — а это и значит творить — мифологию, тем паче в наши дни, когда мы творим миф об Испанской демократической республике трудящихся всех классов.¹² Ведь история этой республики когда‑нибудь в будущем попадется на глаза и в руки исследователям, не обремененным трудами, большим эрудитам и врагам мечтаний, и они постараются доказать, что подобная республика не существовала в отдаленном прошлом, коим станет для них наше настоящее. Или уж коли существовала, то была совсем не такою, как та, которую представляем себе мы, творящие ее ныне в мечтах и снах. Как знать!.. Уж эти мне эрудиты!.. Однако «уснем же, душа, уснем»,[88]¹³ ибо лишь во сне существует сновидение. И никакие исследователи будущих времен не смогут изгладить из памяти людской бессмертную мифологию.

И да поможет нам Дульсинея, та самая Дульсинея Тобосская, и да подарит нам правду, но правду истинную, правду животворящей мечты, истинную правду идеального мира, а не докучную правду исследования.

II. СТИХИ УНАМУНО О ДОН КИХОТЕ

КРОВЬ ДУШИ

Ты кровь души, испанский мой язык. Отчизна всюду мне, где речь родная звучит и льется, — ведь ее родник полмира затопил, не иссякая.

Уже латынь Сенеки¹ твой расцвет пророчила вернее гороскопа; с тобой Европой сделалась Европа, с тобой Колумб удвоил белый свет.

Язык мой — как ковчег. И в нем плывет Рисаля и Хуареса народ:² десятки рас и племена без счета…

Он никому не тесен и не мал. Не зря на нем Сервантес написал Евангелие нам — от Дон Кихота.

Под этим деревом в тени