Жить и сгореть в Калифорнии - [41]

— Да брось ты, — говорит Летти, потому что вид с веранды действительно восхитительный.

Если не глядеть на торговые точки и кондоминиумы на склоне, а устремлять взгляд прямо перед собой, видишь просторы океана, справа различаешь остров Каталину, а впереди — остров Сан-Клементе. За взгорком слева — гавань Дана-Пойнта, а дальше, до самой Мексики, — безлюдный пустынный берег.

— Наверно, здесь на закате особенно красиво, — говорит Летти.

— Здесь хорошо, — говорит Джек. — Зимой океан пучится, вздымается синим шлагбаумом. Он в двух милях отсюда, но различить можно.

— Неужели? Такой вид на миллион долларов тянет.

«Берлога» обошлась ему в 260 тысяч — по здешним меркам, дешево.

— По-моему, я сейчас опять зареву, — говорит Летти.

— Хочешь, чтоб я с тобой побыл или одной остаться?

— Одной.

У него на языке вертится: «Mi casa es su casa»,[20] но он решает промолчать.

— Располагайся, как хочешь, — говорит Джек.

— Но я не собиралась гнать тебя отсюда.

— У меня есть кое-какие дела внизу, — говорит он. — Если понадоблюсь, стукни в пол или еще как-нибудь дай знать. Я услышу.

— Ладно.

Он спешит уйти, потому что уже на этом «ладно» голос ее дрожит, а глаза наполняются слезами. Он идет в гараж и начинает шлифовать доску. Берет наждачную бумагу, обертывает ее вокруг куска дерева и начинает водить ею взад-вперед. Медленно, без нажима. Он входит в ритм, превращая старый бальзовый чурбан в гладкую и законченную доску.

Сверху до него доносятся рыдания. Рыдания, вопли и звук швыряемых подушек и простой домашней утвари, и все это так громко, что можно ожидать звонка из Союза домовладельцев со строгим внушением — дескать, незачем превращать кондоминиум в дом скорби, а столь откровенные горестные вопли нарушают покой жильцов и правила поведения в закрытых помещениях.

Через полтора часа вопли стихают.

Выждав еще двадцать минут, Джек поднимается наверх.

Она спит на кушетке.

Лицо распухло от слез, глаза превратились в щелки, но, так или иначе, они закрыты. Черные волосы разметались по подушке.

Глядеть на нее спящую — это и наслаждение, и боль. Спящая Летти — это как тлеющий огонь, вот-вот готовый вспыхнуть, ждущий только повода. Это помнилось ему еще с тех пор, когда они были вместе и он просыпался раньше нее, глядел на нее и думал, за что ему такое счастье — такая красивая, такая хорошая девушка.

И через двенадцать лет он думает: я все еще люблю ее.

И что же? Я отшвырнул ее от себя, вышвырнул, как швыряют что-нибудь в океан, а вот теперь волна выбросила ее опять на мой кусочек береговой полосы. Жизнь дарит тебе опять нечто, тобой не заслуженное.

Не давай себе увлечься, думает он. Охолони. Она вернулась не потому, что любит тебя, а потому, что ты ей нужен.

Потому что произошел пожар, в котором сгорела ее сестра.

Из шкафа в передней он достает лишнее одеяло и укрывает ее.

Ее рассказ ничего не меняет. За плечами у Пам — алкоголизм и наркомания. В ее крови обнаружены и алкоголь, и наркотик.

И этот рассказ Летти изменить не в силах.

Единственно правдивым в своем рассказе, и Джек это знает точно, может быть только огонь.

41

Огонь способен говорить.

И потому неудивительно, думает Джек, что существует выражение «языки пламени» — ведь огонь и вправду ведет с тобой разговор. Горя, он говорит с тобой цветом пламени и дыма, скоростью распространения, звуками, которые он издает, поглощая тот или иной материал, а сгорая, он оставляет после себя письменный рассказ.

Огонь сам себе летописец.

Он так чертовски доволен собой, что просто не способен удержаться и не бахвалиться тем, что он сделал и как ловко у него это получилось.

Почему на следующее же утро Джек первым долгом проникает в спальню Вэйлов.

Он стоит в этом темном месте трагедии и слушает то, что нашептывает ему огонь. Огонь дразнит его, побуждает к действию. Шепчет что-то вроде: «Прочти мое послание, ведь ты же умница. Здесь все сказано, но надо знать мой язык. Ты должен уметь беседовать со мной на моем языке».

Я сгожусь для этого, думает Джек.

Ведь я бегло говорю на языке огня.

Начнем с кровати.

Потому что Бентли обозначил ее как точку возгорания, и похоже, так оно и есть.

Ее с пружин чуть ли не скребком счищать пришлось.

И правда — на металле остались следы запекшейся крови. И чувствуется характерный запах горелого мяса, который ни с чем не спутаешь.

А сами пружины искорежены и слегка расплавлены. Такое происходит, только если пламя очень жаркое, — Джек знает.

Плавиться этот металл начинает лишь при температуре две тысячи градусов по Фаренгейту.

И огонь вот что говорит Джеку.

Я очень сильный, дитя мое, я чертовски сильный, и я прикончил ее в постели.

А в кровле — дыра. В точке возгорания образуется пламя, и перегретые газы поднимаются вверх как огненный шар. Шар достигает потолка и — бах! Это означает, что огонь говорит: «Я так страшен, Джек, что в комнате меня не удержать. Я так огромен и злобен, что мне хочется взлететь. Вырваться, дитя мое. Показать мою удаль небесам».

Джек смотрит вниз и видит слева от кровати то место, где в золе копался Бентли; он видит: где была пролита водка — там подпалина, место это выгорело, и на полу остался след. Остались и осколки — закопченные, замусоленные, и в том числе горлышко бутылки.