Море укрыло берег мягким серебристым одеялом. Солнце только-только выглянуло из-за холмов на востоке. Городок Пасифик-Бич еще спал.
Океан нельзя было назвать ни чисто синим, ни зеленым, ни черным — казалось, все эти цвета соединились в нем и перемешались.
Где-то вдалеке, на горизонте, виднелась фигура Буна Дэниелса, который, оседлав доску для сёрфинга, правил ею, словно заправский ковбой.
Он — конвоир зари.
Девочки были похожи на призраков.
Они появились из утреннего тумана. Девочки мягко ступали по мокрой траве на краю поля, их серебристые фигурки медленно выплывали из чахлого лесочка. Влажная почва приглушала шаги, а из-за тумана, обволакивающего ноги, казалось, что они парят над землей.
Словно призраки умерших детей.
Они и были детьми, все восемь девочек: старшей исполнилось четырнадцать, младшей — десять. Приближаясь к поджидающим их мужчинам, они невольно начали шагать в ногу. Мужчины нависали над туманом, как великаны над облаками, вглядываясь в лежащий внизу маленький мир. Конечно, никакие это были не великаны, всего лишь рабочие, а их миром была бескрайняя клубничная плантация. Они подчинялись плантации, а не она им. И радовались холодному туману — вскоре он растает и оставит их на милость беспощадного жгучего солнца.
Мужчины — наемные батраки. Они часами гнут спины, наклоняясь над каждым кустом клубники. Они преодолели опасный путь из Мексики в поисках этой работы и теперь отправляют деньги семьям, которые остались на юге, за границей.
Они ютятся в наскоро сколоченных из чего придется лачугах и хлипких палатках или спят под навесами, раскиданными по всему ущелью над полями. В таких лагерях нет женщин и мужчинам одиноко. Они бросают виноватые взгляды на призрачных девочек, выходящих из тумана. Виноватые, но в то же время жадные взгляды, несмотря на то что у многих из них есть дочери не старше этих девочек.
Между полем и склоном реки темнеют густые заросли тростника, в которых рабочие вырыли небольшие землянки, скорее даже, неглубокие ямы. Вскоре некоторые нырнут в них и будут молиться, чтобы солнце не взошло слишком скоро и не сияло слишком ярко, освещая их грехи перед лицом Господа.
В мотеле «Гребешок» тоже наступал рассвет.
Большинство обитателей этого заведения нечасто наблюдают рассвет — если только не ложатся в это время спать. Вот и сейчас во всем здании не спали всего двое, причем ни один из них не служил здесь портье — тот преспокойно храпел, удобно пристроив в кресле зад и задрав на стол ноги. Да это и не важно. Даже если бы он не спал, он все равно бы не увидел балкон номера 342, через перила которого перевалилась женщина.
Ночная рубашка, задравшись кверху, трепетала на ветру.
Не самый лучший парашют, прямо скажем.
Девушка промахнулась мимо бассейна всего на пару метров, и ее тело с глухим стуком шлепнулось на асфальт.
Звук падения был таким тихим, что никто не проснулся.
Мужчина, сбросивший ее с балкона, бросил вниз мимолетный взгляд, желая убедиться, что она мертва. Шея женщины повернулась под неестественным углом, как у сломанной куклы. Кровь, ручейком стекая к бассейну, казалась в призрачном утреннем свете черной-черной.
Вода к воде.
— Невероятно-охрустительно-феерично!
Именно так описал Буну Дэниелсу грядущую волну Шестипалый, и Бун его прекрасно понял, поскольку в совершенстве владел специальным языком — сёрфишем. И действительно, к югу, справа от Буна, волны бились о сваи причала «Кристалл». Океан казался грузным, опухшим, словно беременным.
Конвоиры зари — Бун, Шестипалый, Бог Любви Дэйв, Джонни Банзай, Прибой и Санни Дэй — сидели на песке, болтали и ждали следующей волны. Все они были одеты в одинаковые черные зимние гидрокостюмы, закрывающие тело от щиколоток до запястий. По утрам вода не радовала теплом, особенно сейчас, когда надвигался шторм.
В то утро разговор вертелся в основном вокруг огромной, гигантской, уникальной волны, которая случается раз в двадцать лет и вот теперь катится к побережью Сан-Диего с неотвратимостью сошедшего с рельсов поезда. До ее прихода оставалось где-то два дня — совсем скоро небо затянут серые зимние облака, начнется дождь и придут такие огромные волны, каких еще никто из конвоиров за всю свою сознательную жизнь не видел.
И это будет, как метко высказался Шестипалый, охрустительно. Что в переводе с сёрфиша означает высшую степень одобрения. Бун и сам понимал, что надвигаются колоссальные волны. Даже сейчас на горизонте можно было разглядеть пятиметровые гребни, вздымающиеся примерно каждые тридцать секунд. Водяные горы закручивались в кольца, образуя что-то вроде туннеля, и грузно обрушивались вниз, словно тяжеленные молоты.
Гигантские волны поднимались, закручивались в туннели и обрушивались вниз. Такие волны, словно огромные дробилки, легко могут швырнуть тебя прямо вниз, в бушующую стихию.
Только лучшие из сёрферов способны выдержать подобное испытание.
Бун был одним из них.
Конечно, сказать, что он встал на доску раньше, чем на ноги, было бы преувеличением. Но что кататься на доске он начал раньше, чем научился бегать, это уж точно. Бун — дитя пляжа. Его зачали на пляже, родили в километре от пляжа и вырастили за три квартала от места, где сёрферы седлают высокие волны. Его отец был сёрфером, мать была сёрфером — именно поэтому знаменательный момент зачатия и случился на пляже. Мама Буна даже на шестом месяце беременности не слезала с доски, так что, может, это и не такое уж преувеличение — сказать, что Бун катался на доске раньше, чем начал ходить.
