«Ты свои годы считал? Ты в паспорт заглядывал?» — так нынешние врачи вопрошают. Грубо, но честно.
Вспомнилось. Где-то прежде читал об уходе из жизни северных людей, стариков. Кажется, эвенков, которые, поняв свой близкий конец, уходили в тайгу без еды и огня, чтобы умереть там, в одиночестве и покое.
Может быть, так и надо. Не сидеть взаперти, дожидаясь конца не от новой болезни, а от своих прежних стариковских хворей. Подумать, понять и уйти. И где-нибудь в лесу или у воды, спокойно и никого не тревожа окончить свой путь, вспоминая все доброе. Может быть, со слезами.
С такими мыслями прогулки — не в радость. И потому невольно ускоряется шаг: в магазин зайти, пока не запретили, и скорее домой.
Возле прозрачных стен и дверей большого продовольственного магазина и в нынешнюю пору не затихала жизнь. Нескончаемо шел народ, выбираясь на волю с полными сумками да тележками. А возле бесшумных дверей, как всегда, словно на посту, стоял Сеня-монах, человек возраста неопределенного, зимой и летом в одном наряде: черный балахон и клобук с белыми нашитыми крестами.
— Во имя Господа нашего… Во имя матери Божией… — возглашал он негромко и обещал в ответ на любые дары. — Будем молиться о вас…
Черная большая собака молча лежала возле ног хозяина.
Сеня, может, и был когда-то монахом, но давно уже — просто нищим ли, юродивым. У дверей магазинных кормился, где-то жил, просил подаяние скромно.
Но сегодня Петрович еще издали услыхал его высокий клекочущий голос:
— Не прячьтесь! Лик, Господом данный, не оскверняйте! Не маски спасут, а молитва и покаяние! Господь — наше спасение! Не скрывайтесь за стенами от мира Божьего! От родных и близких! Нечистый вас туда засадил! К телевизору, к сатанинским рожам! Спасайтесь в молитве и работе!
Сеня-монах даже руки вздымал, призывая:
— На полях урожай пропадает! Картошка, лук, помидоры! Некому собрать урожай! Это сатана соблазняет! Не верьте! Не прячьтесь! Молитесь и работайте! Для себя, для детей ваших… Не просите куска хлеба у сатаны! Работайте и молитесь! Живите! Радуйтесь! И славьте Господа!
Пузырилась на губах у монаха пена. Голос срывался до сипа. Черный пес стоял рядом с хозяином настороженный.
Народ возле Сени-монаха не толпился. Но внимал, замедляя ход. Клали милостыню, женщины крестились, какой-то старичок упредил монаха:
— Ты дюже не шуми. А то еще заберут…
— Спаси Христос, — ответствовал Сеня. — Буду о вас молиться. Живите, радуйтесь. Господь нам подмога… — И снова возвысил голос. — Не прячьте лик Господом данный! За стенами не укрывайтесь! Работайте и молитесь! Радуйтесь светлому дню!
Уходя от магазина с покупками, Петрович еще долго слышал Сеню-монаха, вздыхал: «Как бы и впрямь не забрали… Полиция ходит…»
Темнело. Думалось о своем, о дне завтрашнем, который доброго не обещал.
Вернувшись домой, Петрович решил проверить слова дочери о новых приказах. Ведь было похожее весной, а потом отменили. Может, не поняла дочь, а может, придумала, чтобы уберечь. Или уберечься?..
Но компьютер, строчками на экране, все подтвердил: «…только в случае необходимости, с девяти до двенадцати: магазин и аптека…» И главное: «Ограничить контакты детей и подростков с пожилыми родственниками…»
А пожилой родственник — это именно он — один в четырех стенах. А взамен родных и близких — телевизор, компьютер, радио, где нынче одно и то же: вирус и вирус… Сколько заболели да сколько умерли. В городе, в области, в России, в других странах, далеких и близких. Больничные палаты, морги… Здоровый человек от таких новостей захворает. А пожилой — тем более, когда его заперли, пусть и со всеми удобствами, но словно в камере одиночной, только что окна без решеток.
А срок изоляции ли, заключения у пожилых людей, похоже, пожизненный. Но короткий. Ниточка тонкая, держится на таблетках, которым счету нет. Они — от «сердца», от «желудка», от «головы», чтобы не кружилась. Да еще — «мочегонное» и «желчегонное».
В глаза старикам новые зрачки вставляют — искусственные хрусталики, в уши — слуховые аппараты. Чтобы глядел и слышал. Железные суставы — ногам подмога. Хромай, старче…
В Америке какой-то богач три ли, четыре сердца сменил, принимая немалые муки, но цепляясь за жизнь. А все равно недолго протянул и помер. Господа Бога таблетками не обманешь и деньгами не купишь. По-хорошему, если умом раскинуть, вовсе не надо глотать горстями таблетки. Восьмой, а у кого и девятый десяток идет. Прожили век. Другого не будет.
Но вот не верится, что конец жизни пришел. Хочется еще и еще… Даже немощным, в немалых хворях.
Ночь порою долгая: плохо спится; утро тяжелое, поднялся разбитый, уже и свет не мил. Но проглотил таблетку-другую, чаю попил — и вроде оклемался. В окно поглядел: солнышко, тучки — уже радость. А если на волю выбрался, вовсе — праздник. Утренняя прохлада голову освежит. Зелень деревьев и трав — глазам подмога. На скамейку присядешь. Рядом воробьи чирикают, синица тенькает, малая детвора щебечет — вот она жизнь, с которой так не хочется расставаться.
И вполне возможно, что этот самый вирус — не наказание, но просто знак божий для старых людей: не цепляйтесь за дни последние, мешая детям и внукам.
