Жилюки - [51]

— Мать? — спросил Жилюка офицер и, получив подтверждение, исчез.

— Что ты здесь делаешь, сын? — со слезами на глазах спрашивала Текля. — Оброс… Исхудал… Не заболел ли?

Павло молчал. Глаза его ни на минуту не успокаивались, пальцы нервно дергали вытертый ремень карабина.

— Выйдем на дорогу, там отец, — взяла его за рукав.

— Больше никого? — наконец вымолвил он.

— Никого, никого. Только мы вдвоем… За кислицами думали.

Вела его, словно малого или слепого, из чащи. Увидев Павла, Андрон остановился. Стоял хмурый, насупленный.

— Таким ли я думала видеть тебя, сынок? — всхлипывала Текля.

— Цыц! — оборвал ее Жилюк. — Дай нам поговорить… Ну, здорово, сынок. Что ты здесь делаешь?

— Отряд тут наш остановился, — хмуро сказал Павло.

— Остановился? А куда же путь держите?

— Трудно сказать, — пожал плечами капрал.

— Так уж и трудно? — не отступал Жилюк. — А может, мне сказать, а?

— Говорите, если знаете.

— А ты не знаешь, холера ясная? От кого же вы прячетесь? Немцы еще вон где… От кого? От нас с матерью да от таких, как мы?

— Тише, а то услышат, — оглянулся Павло.

— Боишься? Оглядываешься? Словно волк, прячешься от людей? Нет, хлопче. От народа не спрячешься. Народ все видит, все примечает.

— Да хватит тебе, старый, — вмешалась Текля. — Зови лучше домой. Возвращаются же люди. Слышишь, сынок? Бросай этот лес…

— Помолчи, Текля! — метнул на жену злой взгляд Жилюк. — Он сам знает, что делает. Если есть еще совесть, придет… попросит у людей прощения. А нет… — Андрон повернулся, сплюнул, отцепил с люшни вожжи и стал поворачивать обратно.

Павло стоял, опустив голову. Понурый, с синяками под глазами. Старательно отутюженный когда-то мундир загрязнился, вытерся. Правая пола подпалена.

— Куда же ты, Андрон? Стой! — чуть не кричала Текля.

Жилюк остановил воз, некоторое время молча глядел на сына. Павло тоже поднял глаза — лишь на мгновение, скользнул ими по матери и снова опустил.

— Так, сын. Запомни мое слово.

— Пошли, Павлуша, — всхлипнула, впившись в его рукав, Текля.

Павло задумчиво покачал головой, осторожно расцепил материнские пальцы.

— Не могу, мать. Простите. Не пустят меня.

— Я буду молить всех. Я вымолю прощение. Пошли.

— Не могу.

Он повернулся и побрел назад. Ссутулившиеся плечи (на правом, обвисшем, — карабин), вялая походка… И вдруг перед Теклей черным маревом предстала та ночь, тот разговор, и поле, и перепелята в овсе… Закрыла глаза руками и поплелась за возом, не видя перед собой дороги, поливая ее горькими слезами.

У села, как только переехали Припять, Жилюка остановили.

— Магарыч с тебя, Андрон, — подступили к нему несколько дозорных.

— Как же! Магарыча только и недоставало! — не принял шутку старый.

— Он еще и не верит! Знал бы — сам предложил.

— По какому такому случаю?

— Да Степан приехал! В постерунке — или как его теперь? — сидит. На танке примчался из Копани. С красными бойцами. Там такие орлы!

— Ой! — всплеснула руками Текля. — Что же вы сразу-то? Андрон, поехали, хватит вам…

— Ну, спасибо, если правду говорите, — поблагодарил Андрон за весть. — Будет и магарыч, как же.

«Вот холера ясная. Пропали бы эти кислицы. Потерял полдня, расстроился, а в селе такая новость. Событие такое…»

Андрон хлестнул вожжами и погнал лошаденку по пыльной улице, к площади, где густо толпились люди.

Перевод Л. Михалковской.

Книга вторая КРОВЬ ЗА КРОВЬ

КРОВЬ ЗА КРОВЬ

I

Предрассветный гром, прокатившийся где-то над Забужьем, неожиданно снова загрохотал.

Дитя в зыбке проснулось.

— Степан! — окликнула мужа Софья.

Гром пророкотал сильнее.

— Степан! Послушай-ка… — Слегка тронула мужнино плечо.

Просыпался неохотно.

— Вставай скорее. Слышишь: что-то такое творится…

Степан, потягиваясь, открыл глаза.

— Еще ж рано!

— Гром не гром… — с тревогой посмотрела на окна.

Отдаленное громыхание вспарывало предрассветные сумерки.

Спросонок Жилюк уловил в этом рокоте что-то неясно тревожное, мгновенно вскочил, но тут же, чтобы не выдавать своей встревоженности, медленно подошел к окну.

— Вечером вроде бы и не хмурилось, — сказал, чтобы как-то ответить жене.

Софья подошла к нему, прижалась, с трепетом сдавила его руку. От нее еще веяло ночью, снами, матерью.

Гром раскатисто гремел. Рассвет вздрагивал, тихо падали с листьев капли росы.

Софья жалась к мужу плотнее, пыталась сдерживать дрожь, но это ей не удавалось.

— Степан…

Он обнял ее.

— Мне страшно, милый…

— Ну вот еще…

— Ведь это же… это же… не гром.

Он оторвал взгляд от зеленоватых сумерек за окном и пристально посмотрел ей в глаза. Они были полны страха.

— Это стреляют, Степан.

— Да… видно, на полигоне, — проговорил в глубокой задумчивости.

Малыш зашевелился, всхлипнул. Софья поспешила к нему.

— Я все же пойду посмотрю, что там делается. — Степан торопливо начал одеваться.

— Сегодня ж воскресенье. Позовут, если надо.

Софья взяла ребенка, обернула одеялом, оставив ему руки свободными. Малыш успокоился, залепетал, потянулся к отцу.

— Не пускай папку, Михалёк. — Софья поднесла маленького к мужу, шнуровавшему ботинок, и малыш крепко вцепился ручками в волосы отца.

— Ах ты ж разбойник! — распрямил спину отец и слегка прижался щекой к сыну. — Ты уже в драку лезешь? — и пощекотал малого под мышкой.