Жилюки - [198]

От этой мысли, от такого испуга залил в печке огонь, плотно прикрыл дверь и — айда. К Устиму! Раз уж с ним начал разговор, с ним и закончить надо. Можно и к Грибу, партийному начальнику, только где он? Ищи ветра в поле.

Гураля тоже не было на месте. Женщина-бухгалтер, выполнявшая и секретарские обязанности, сказала, что куда-то уехал, должен прибыть, но когда именно — доподлинно не знала.

Известие о том, что Печерогу обворовали, люди восприняли по-разному. Кто насмешливо, кто не придал этому никакого значения, а кто и всерьез. Тем более что по стечению обстоятельств к этому — пусть и комичному! — событию добавилось другое.

Недавно, будучи в поле, на окучивании картофеля, Андрей заметил странную вещь: в одном месте, поближе к лесу, картошки вовсе не было, будто ее и не сажали. Когда пололи, думалось, что просто еще не взошла, не успела пустить ростки, а тут стало явным: картофель либо украли во время посадки, либо кто-то вырыл его из земли.

Андрей проверил одну ямку, другую — пусто. Вызвали Никиту Иллюха, подвозившего весной мешки с семенной картошкой, женщин, сажавших ее, — клялись, что посадили, рядок за рядком, лопата в лопату.

— Может, свиньи забрались? — предположил Иллюх.

Однако никто нигде даже не слыхал, чтобы появились в пуще кабаны, это сразу привлекло бы внимание. Осталось одно, а что именно — гадай и думай.

— А не один ли и тот же — слышишь или нет, Андрей? — безрогий напаскудил и там, и тут? — сказал Устим. — И в поле, и у Печероги, а? Есть картошка, нет соли, есть соль, нет картошки. И конюшня наша, наверное, его же рук дело. Надо сообщить кому следует. Да и самим быть настороже — жатва приближается, не напаскудил бы он нам еще больше.

XXVII

Марийка была сама не своя. Под большим секретом ей поведала Наталка Гривняк, что Андрей провожал учительницу Людмилу Тарасовну! Провожал в полночь, один на один… Не верилось, не хотелось верить, но не будет же Наталка попусту врать. Да и пришел он однажды в самом деле уже почти под утро, сказал — в школе работал, — какие еще нужны подтверждения?

Говорить ему или нет? Сразу потребовать объяснения или сделать вид, что ей ничего не известно? Решила смолчать, потому что, как повести этот разговор, с чего его начинать и чем заканчивать, сгоряча не могла придумать.

Все у молодицы валилось из рук, все опостылело, ни на чем не могла сосредоточиться.

— Что-то ты, Марийка, будто в воду опущенная, — заметила как-то Катря.

— Нездоровится, — слукавила, а сама вдруг подумала: «Знает или нет? Не сказала ли и ей Наталка?»

— Так посидела бы дома несколько дней. Подменим.

— Спасибо, тетя Катря, если не пройдет, в самом деле придется посидеть.

А сама покраснела, нагнулась над яслями, чтобы не заметили. Чувство обиды, незаслуженного оскорбления угнетало ее, и Марийка, закончив работу, заторопилась домой.

Тропинка от лагеря лежала через колхозное подворье. Марийке и не хотелось бы в таком состоянии показываться на люди, однако что поделаешь, дорожку не изменишь, нужно идти по ней. Частенько случалось, что оттуда подвозил кто-нибудь в село, вот и ныне не теряла надежды, потому что очень уж заныли ноги!

Подошла к мосткам на Припяти, которые каждый год после паводка налаживали снова, и остановилась. Это же вот здесь, где-то в этих лозняках, сидели когда-то они с Андрейкой в партизанской засаде, перед налетом на имение. В эту же, летнюю пору, потому что теплынь была и звезды висели низко-низко, над самой, казалось, поймой. Он еще сказал тогда…

Воспоминания разбередили душу, Марийка заплакала. Жаль было себя, Андрея — того, еще не мужа, даже не нареченного, жаль было чего-то — из тех, милых, хотя и сиротских лет.

На подворье, как всегда в эту пору, царило безлюдье. Нигде никого. Лишь в кузнице, оборудованной в бывшей панской псарне, слышалось позвякивание железа да гулкие удары молота. Марийка еще постояла в надежде на попутный транспорт, но нигде никого не увидела и уже готова была идти дальше, как вдруг ее позвали. С крыльца к ней спускался председатель сельсовета Хомин.

— Думал, зайдете, — сказал, поздоровавшись, и продолжал: — Меня вот сейчас прорабатывали за ясли, детские ясли. Думали-гадали, кого бы поставить над детьми, и ничего не придумали. Так не согласились бы вы, Марийка? Дадим вам еще несколько девочек, потому что взрослых женщин, сами видите, мало.

Марийка молчала, предложение поразило ее своей неожиданностью. Ей, молодой, сильной, играть с детьми! Да с ними бы в пору какой-нибудь старушке…

— Так как? — поторапливал Хомин. — С Гуралем я договорюсь, а вам пора на какую-нибудь другую, более легкую работу. Гривнякова и посоветовала вас.

Молодица зарделась:

— Да справлюсь ли я с ними? Сама еще…

— Ну, это дело наживное, — весело промолвил Хомин. — Я так считаю: каждая женщина с этой работой справится. Да и мы поможем.

— Не знаю, — в самом деле не могла решить Марийка, — я посоветуюсь дома.

— Ну да, посоветуйтесь, Андрей будет возражать, но мы его сообща уломаем. Как же иначе? Дети ведь, сироты.

Целый вечер Марийка ходила под впечатлением этой беседы. И радостно было — заботятся ведь о ней, будущей матери, — и чуточку тревожно. Хлопотала по дому, а из головы все не выходило предложение председателя сельсовета. Забыла даже о тех огорчениях, которыми жила весь день. Поэтому, когда возвратился Андрей сразу же и сказала.