Жилюки - [189]

— Где же это ваш Роман, тетя Катря? — вывела ее из задумчивости Марийка.

— Да в школе. Послали в школе поработать. Плотничает.

— Тоже нужное дело. Учительница вон у нас живет. Все хлопочет.

— Кто же говорит — ненужное? Ныне время такое, что куда ни кинь, всюду что-нибудь нужно…

Когда солнце поднялось высоко, роса спала, косари вытерли и спрятали в тень косы, чтобы не затупились на солнцепеке, а сами — кто купаться, кто просто умываться, а кто — покурить вволю.

Женщины тем временем готовили обед. На ряднах, рушниках раскладывали привезенное и принесенное, в ведрах испарялась самим Гуралем сваренная уха.

— Ну, айда, хлопцы, — приглашал Устим, обращаясь к солдатам. — Обедайте, отдыхайте, пока солнышко.

— Это как же, Устим, и вспрыснуть нечем? — опытным глазом окинул приготовленное Никита Иллюх.

— Ты мне здесь анархию не разводи, — прервал его Гураль. — Чем богаты, тем и рады.

— У тебя ежели при людях не выцыганишь, так насухо и день пройдет, — продолжал свое Иллюх.

— Вот и не цепляйся.

— Да я не о себе.

— А им, слышь, дисциплина, устав не велит.

— Хитрющий же ты! — не уступал Никита. — Все уставы знаешь. Когда умрем, на том свете старшиной будешь.

— Тогда тоже поблажки не дам.

— Ты, Никита, партийному начальству пожалуйся, — посоветовал Николай Филюк. — Вот оно едет. Да не одно, как видишь.

Из лесу выехала двуколка, свернула с дороги, по свежему прокосу направилась к людям. В ней сидели Грибов и Малец.

— Ну, теперича пиши пропало, — безнадежно махнул рукой Иллюх и принялся за еду.

Прибывших тоже угостили ухой, они подсели к косарям.

— Вот что, товарищи, — сказал Грибов, когда закончили обед, — к нам, стало быть, приехал капитан Малец, вы его знаете, давайте послушаем.

Малец встал, для начала кашлянул в кулак.

— Касается всех, — сказал он, почему-то взглянув на военных. — В районе объявились бандитские недобитки. В вашем селе сожжена конюшня, у соседей пропали кони, с хутора исчез человек… Мы не можем дальше терпеть это. Враг думает, что если правительство пошло на амнистию, то… словом, обращаемся к вам, товарищи колхозники, с просьбой усилить бдительность и помощь органам в обезвреживании социально опасных элементов. Сейчас начались массовые работы в поле, на сенокосах, многие из вас бывают в лесу — присматривайтесь да прислушивайтесь и — ежели что — сообщайте… Вас, товарищи, это касается особенно, поскольку есть подозрение, что не обходится здесь без участия вашего односельчанина, бывшего оуновца Павла Жилюка, — Малец умолк, окинул взглядом присутствующих, изучая, наверное, какое это произвело на них впечатление, и одновременно выискивая одного из Жилюков, который должен был находиться среди косарей. — Понимаю, принес я вам неприятное известие, в особенности товарищу Андрею Жилюку, мы к нему не в претензии, но факт есть факт.

— Я вот что скажу, — вмешался Грибов. — Никто чести Андрея не задевает. Как был он у нас уважаемым человеком, таким и останется. Но замалчивать такой факт нельзя. Извини, Андрей.

Андрей чертыхнулся и отошел в сторону; за ним со слезами на глазах заторопилась Марийка.

Разговор тотчас разладился, женщины ушли — кто убирать сено, а кто успокаивать Марийку — молодица в положении, все может случиться.

— Вот и закусили… — промолвил Иллюх, но Гураль посмотрел на него так, что Никита осекся, махнул рукой.

XXIII

Примерно в полдень в буфет к Мирославе вошли несколько крестьянок, взяли по стакану чая, сели неподалеку за столиком, и одна из них со слезами начала рассказывать о своей беде.

— Вот так на белом свете ведется, — говорила она, — муж убит, а ты в который раз все рассказывай да рассказывай: кто был, да как выглядит, да о чем говорили… Будто я им в лица заглядывала. Или в рот… Муж мой, царство ему небесное, очень упрям был, — всхлипнула женщина, — боже сохрани, чтобы когда-нибудь да о чем-нибудь рассказал.

— Мало их на войне погибло…

— Не знаю, слышите, ни где его могилка, ни чьи руки смерть ему причинили.

— Говорят, будто снова лесовики объявились, — перешептывались женщины, — в Великой вон Глуше сожгли конюшню…

— Слоняется по белому свету всякий сброд.

— Ну да, а среди них вроде бы и того… председателя нашего районного брат будто. Так вот, снимать будут.

— Кого?

— Да его же, председателя.

Нож выпал из рук Мирославы, звякнул об пол, и женщины приумолкли. «Господи, почему я не оглохла?!»

Женщины ушли, и Мирослава закрыла буфет намного раньше обычного. Как дальше жить? Неужели вот так и будет всегда?

Шла, не видя под собой дороги. Слезы слепили глаза, горькая обида жгла мозг. Зачем? До каких пор? Не лучше ли покончить со всем этим? Пока не поздно, пока… Все! Довольно жалости, довольно колебаний. Ныне она поступит так, как давно должна была поступить. Ныне или уже никогда…

Машина «скорой помощи» привезла ее в больницу на следующее утро без сознания. Врачи констатировали большую потерю крови от самочинного аборта. Искусственное переливание крови, которое тут же применили, желательных результатов не дало. Через несколько часов потерпевшая умерла. Единственное, что она сквозь мрак своего сознания пыталась послать живым, чтобы, очевидно, оставить у них хоть какое-нибудь о себе воспоминание, было невыразительно, шепотом промолвленное «Пав…» Кто угадал в нем имя отца, кто сына, любимого, хотя никого из них так и не оказалось возле ее смертного ложа. А Мирослава с приближением конца все силилась вымолвить имя четче, ей казалось, что стоит это сделать, как пройдет страшный сон и она вместе с ним, Павлом, пойдет на луг, в лес, где столько цветов, кукушек, которые непременно напророчат ей много-много лет. Ей и ему… И тому маленькому, любимому, которого так ждали, так долго ждали…