Жила в Ташкенте девочка - [53]

Мы сидели на крылечке молча. И тут из-за угла появился Вася. Мы вскочили. Лицо его было красным, потным, даже пряди волос ко лбу прилипли. Он присел на край крыльца и сердито перевел дыхание. Я даже сначала побоялась спросить, что случилось, потом не вытерпела:

— Что, Вася?

— Сторож не пустил. Сначала я долго стучал, он не открывал. Потом спрашивает: «Кто?», а сам в «глазок» смотрит.

— Ну?

— Потом спросил, кого надо. Я говорю — заведующего. «Его, говорит, нет». Я говорю: «Записку передать надо». — «Давай мне записку». Я ответил, что должен лично. А он говорит: «Нет и три дня не будет. Уходи, говорит, прочь». Ну, я и ушел. А еще напротив барышня с красной лентой на лбу глазеет. Когда я пошел от ворот, она высунулась из окна, говорит: «Давай записку, я передам». Я и побежал сюда. Тут, кажется, целая шайка. Теперь придется через дувал лезть.

Я испуганно молчала, а Вася вытер рукавом лицо и шею. Он был сильно взволнован.

И тут Глаша сказала:

— А ты под дувалом через арык пролезь. Ведь воду-то пускают! Не могут же не пускать.

Мы с Васей посмотрели на нее, и у нее сразу такой стал скромный вид, что мы поняли, как она гордится своей находчивостью. Ну да ведь и правда молодец!

Вася только воскликнул:

— Ну, Глашка! — и вскочил.

И мы обе встали.

— Нет, — сказал Вася, — вы сидите здесь спокойно, а я правда поищу арык. Даже если дыра закрыта колючей проволокой, все равно пролезть можно, как это я не сообразил… Ну и Глашка! Сидите, я приду за вами.

Он встал и опять пошел к детскому дому. Глаша снова вынула свои галечки, погремела ими у меня над ухом, но, видя, что я нисколько не оживилась, спрятала их обратно в карман и вынула вместо них веревочку.

— Вот фокус. Вот так: железная дорога, видишь? — Она быстро надела на пальцы веревочку. — Вот смотри. А так: детская люлечка. А так вот, сними двумя пальцами, а сюда продень. Не умеешь? Ну дай я на твои пальцы надену, а сама сниму… Получается аэроплан.

Я нехотя подставила руки, но никакого аэроплана у нас не вышло.

— Эх, нескладеха! — ласково сказала мне Глаша и, спрятав в карман веревочку, стала размышлять, как бы нам скоротать время.

Я думаю, ей хотелось меня растормошить, уж больно я была поникшая.

Крыльцо, на котором мы сидели, было еще теплым от солнца, но жара уже прошла, от домов надвинулась тень. И от тополей, которые росли с обеих сторон арычка, длинные тени ложились на пыльную дорогу. На всех окнах были закрыты ставни, а в доме, куда вело наше крылечко, стояла глубокая тишина. Зато из всех дворов доносился ребячий гомон. Улица была совсем как наша Рядовская. Даже голоса ребят казались знакомыми. И мухи, которые надоедливо садились на наши ноги и руки, были точь-в-точь как на Рядовской.

Мама и бабушка уже выглядывают за калитку, ждут нас. Тут мне пришло в голову, что, как только Валька и Галя расскажут маме обо всем, что со мной случилось, она сейчас же придет сюда, может быть, даже раньше, чем Вася, чем дяденька Сафронов. Пока-то еще его найдут ребята… Но сейчас же я с ужасом вспомнила, что Галя побожилась никому ничего не говорить, и Валька сказал тоже: «Правда, правда, не скажу». Значит, они и маме не скажут. Прошмыгнут мимо нашего крыльца к себе домой…

Ну что же делать? Если Митя найдет дяденьку Сафронова или Чурина, они сейчас же примчатся к нам на помощь. Уж в этом-то я не сомневалась. А ведь Чурин и Сафронов гораздо сильнее Ивана Петровича и сторожа. Придут, и сейчас же все будет как следует.

И мне стало веселее ждать Васю. Я вынула из кармана кусок лепешки и обгрызенный жмых и предложила Глаше. Она отказалась.

— Нам тетя Агаша беляшей надавала, мы досыта наелись. И тебе два оставили, а потом Володька потихонечку-потихонечку и всё съел.

Я оторвала часть лепешки Полкану, и он поймал ее на лету; остальной кусок я съела сама, потом погрызла жмых, размышляя о том, что Валька уж ни за что бы не съел оставленные мне беляши, а Володька…

УКРАЛИ АГАФЬИНО ОДЕЯЛО

…А Володька был тут как тут, я даже глазам своим не поверила. Он шел прямо на нас, а потом из-за угла показалась тетя Агаша с узелком в руке.

Они тоже совсем не ожидали увидеть нас так близко от их новой квартиры и поэтому даже не сразу нас узнали. Когда же Володька остановился возле нас с открытым ртом, Агафья Семеновна всплеснула руками!

— Батюшки! Никак, от своих отстали, непутевые девчонки!.. — запричитала она. — Сидят, как два воробушка, нахохлились! Вот беда! И не рада, что взяла с собой такую ораву. Теперь небось Ирина Васильевна с дочкой обижаются, что недоглядела! А я бы лучше не бросала ту квартиру. Сам-то! Не дал вещи разложить, встревоженный такой: ступай да ступай на Рядовскую. Приспичило ему: иди, мол, помой кухню, чтобы хозяевам чисто сдать, да переночуй там. Видишь ты! Даже для Володечки не дал рубашку чистую достать, а вещи так и лежат у порожка, не успели перетаскать. А сам-то расстроенный какой! А тут еще бумажка эта. Что там, Володечка, расскажи-ка?!

Тетя Агаша присела сбоку на крылечко и обмахивала платочком потное, усталое лицо. Володька, ухмыляясь, сказал:

— На дорожке подобрал бумажку, думал: его, и отдал ему. А там написано по-печатному: «Оттовна идиотка. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Он это читать не стал, а на другой стороне прочитал все и забегал. Нас стал домой гнать, говорит, кухню надо мыть и хозяевам сдать, а здесь, говорит, не к спеху.