Жила-была девочка… - [8]

— Скажешь тоже, — заулыбалась Женя. — Умница… Я пойду, Юля, а то времени, наверно, уже ого-го-го! И мама ругается… когда поздно. Ну пока! А ты иди домой, а то братик твой совсем спит.

— Я провожу тебя, — вскочила с места Юлька.

— Ну хорошо, только немножко.

Сонный Борька был тяжел и неуклюж, нести его, идя рядом со спешащей домой Женей, было неудобно, и Юлька все никак не могла начать тот разговор, о котором она так давно думала. Женечка — умница и с кем, как не с ней, посоветоваться Юльке, как жить ей дальше, куда пойти работать и как быть с Борькой. Трудный это разговор, но Юлька все же решилась.

— Женечка, посоветуй мне…

— Ой! — неожиданно вскрикнула Женя и резко остановилась.

Из-за куста торчали обутые в сапоги ноги лежащего на земле человека.

— Что это?

— Не знаю, — растерялась Юлька. — Может быть, больной? Подержи Борьку, я посмотрю.

— Не надо! — испугалась Женя. — Ну их! Валяется — и пусть.

— Ты что? — удивилась Юлька. — А если человеку плохо?

— Пло-хо! — хрипло подтвердил из-за куста мужской голос и вдруг грянул во всю мочь. — Мне ха-ра-шо колосья раздвига-ая…

— Пьяный? — ужаснулась Женя. — Бежим!

Пьяный остался далеко позади, а Женя все не могла успокоиться, все оглядывалась назад.

— Я говорила, — твердила она. — Я говорила… Какая мерзость! А ты — посмотрю! Нашла занятие.

— Но ведь человек же, Женечка, — печально сказала Юлька. — Подумай: на улице валяется человек… Живой человек. Я один раз видела, как совсем больной человек упал на улице. Ему было больно, а он торопился подняться. Потому, что это стыдно — лежать на улице, если тебе даже очень больно. Понимаешь? Он стыдился своей боли. А этому, который под кустом… Разве ему стыдно? Нет, ему все равно. И значит, он уже не человек, он скот. И в скота его превратила водка, которую продают в магазинах. Зачем же так, Женечка? Разве это правильно?

— Не знаю, не знаю, — с отвращением сказала Женя. — Идем скорей, мало ли их… Зачем они нам? Мы — девочки.

— Но ведь человек…

— Ну и что? — разозлилась Женя. — Тебе жалко? А я не жалею. Так ему и надо, потому что все они злые, коварные, хитрые…

— Ты что? Разве мало хороших людей?

— Молчи, я знаю. И больше не провожай, не надо, я одна.

— Постой, Женечка! Так много надо тебе рассказать, посоветоваться… Мне очень трудно, и я…

— Не могу, Юля. В другой раз.

— Когда?

— Не знаю, — уже уходя, ответила Женя. — Ну, бывай!

И ушла.

И сразу холодно-холодно стало на душе у Юльки. Женечка, единственная подружка, уходит, торопясь оставить Юльку с ее бедой, с ее тревогами.

Что же произошло? Они же дружили, и глаза Жени сияли радостью, когда они встречались. Неужели то, что она увидела в их квартире, могло повлиять на их дружбу? Но ведь не она, Юлька, сидела за столом и пила водку. И когда объясняла ей, в чем дело, разве не Женя успокаивала ее?

Ведь если бы все это в доме Жени увидела Юлька, разве отказалась бы она от подруги, разве бросила ее? Никогда!

А вот Женя ушла, и теперь неизвестно, встретятся ли они когда в своем сквере.

Откуда-то из темноты прилетел ветерок, холодной простыней коснулся Юлькиных плеч и голых ног. Она съежилась, поплотнее прижала к себе теплого во сне Борьку. Потом села на ближайшую скамейку и долго сидела, ссутулясь, машинально покачивая спящего братишку.

Когда шум в стороне центральных улиц затих, Юлька встала и пошла к дому. Окна в их квартире были темны, лишь на кухне горел свет, и Юлька, с облегчением вздохнув, шагнула к подъезду.

— Э-э, милая! — донесся навстречу ей тихий женский голос. — Это сколько же можно-то? Нынче гули, завтра гули… То один мужик, то другой.

— Докатилась, — поддержал ее другой женский голос. — Совсем уже…

И громкое мерзкое слово ударило в уши Юльке. «О ком они так?» — подумала она с недоумением, не зная, что ей делать: идти дальше или вернуться обратно?

— Не говори! Пропала Катерина. Раньше-то, сказывают, в магазине за прилавком стояла, а теперь мусор таскает. Что ни день — пьяная.

«О маме! — вдруг поняла Юлька. — О мамочке так говорят. Что же делать?»

— Одно слово — гулящая!

— Не смейте! — не помня себя, закричала Юлька и рванулась в подъезд. — Не смейте!

Две соседки по этажу — пожилая и такая всегда добрая Алевтина Васильевна и певунья Клава — стояли в полутьме подъезда и смотрели на неизвестно откуда появившуюся Юльку. И Юлька смотрела на них, растерянная и ошеломленная. Если бы здесь были чужие, она бы, наверно, бросилась на них с кулаками. Но это были свои, почти близкие люди, к которым она не раз обращалась за помощью и которые всегда ее выручали. Весь их облик, все то, что знала о них Юлька, так не вязались с теми словами, которые они только что говорили, и она растерялась, не зная, как же ей быть дальше. И смотрела на них, чувствуя, что сейчас расплачется, и нет у нее сил, чтобы сдержаться. Но ведь не за тем, чтобы плакать, вбегала она сюда. Она бежала защищать. И собрав все силы, судорожно сведенными губами, давясь и задыхаясь, Юлька прошептала:

— Она… несчастная.

И зарыдала, уткнувшись лбом в холодную стенку подъезда, не зная, как оправдать свою мать даже перед этими, всегда казавшимися ей хорошими женщинами.