Жила-была девочка… - [10]

Схватила геометрию и зашептала торопливо:

— Уравнению первому удовлетворяют координаты любой точки данной окружности… данной…

Нет, ничего не остается в голове. Только гудит, как в пустом барабане. Но надо, так надо учить, чтобы сдать, обязательно сдать последний экзамен.

— Уравнению первому удовлетворяет… Что удовлетворяет, что?

Разговор двух женщин в подъезде продолжался в этот вечер долго. Не первым он был и, по твердому убеждению Алевтины Васильевны, далеко не последним.

Почти сразу после того, как в соседней квартире их старого дома поселилась новая семья, увидела, поняла, почувствовала Алевтина Васильевна, что не все в ней благополучно. По скудности привезенного новыми жильцами имущества, по замкнуто-равнодушному лицу новой соседки, по шнырянью вечерами незнакомых, видом своим не внушающих уважения людей, по стыдливо опущенным глазам девочки-подростка, по ее упрямому молчанию на вопросы любопытных соседок и по многим другим, понятным только женщине, признакам. А когда в квартире новоселов грянула вдруг среди ночи разудалая пьяная песня, до конца все стало ясно не только Алевтине Васильевне, но и всему дому.

Но если большинство соседей данный факт приняли как досадную действительность, которую хочешь не хочешь, но надо терпеть, то Алевтина Васильевна, озабоченная судьбой детей и особенно девочки, решила, что надо что-то делать. Она была уверена, что стоит лишь ей начать, как ее сразу поддержат все. «Да и как может быть иначе? — думала она. — Рядом, за стеной каждый вечер пьянствуют, а там — девочка, неокрепшее, неискушенное в жизни существо. Долго ли до беды?»

Правда, она еще не знала толком, что станет делать и чего собственно будет добиваться, но это не смущало. Ей казалось, что стоит лишь заговорить обо всем этом с женщинами, с мужем, как они все возмутятся, примут ее сторону и все вместе что-то придумают. Главное — начать.

Но уже при первом разговоре на эту тему с собственным мужем ее ждала неожиданность.

— Тебе-то что? — спокойно оборвал жену Александр Сергеевич. — Ну — пьянствуют… Дай бог, чтобы не хулиганили.

— Да как ты можешь так говорить? — возмутилась Алевтина Васильевна. — Там же дети… Девочка! У тебя же свои дочери… А если бы с ними такое?

— Чепуху ты говоришь, мать! — поморщился Александр Сергеевич. — При чем тут наши дочери? Разве я плохо к ним относился, разве позволял себе что? Ведь это даже смешно: с ними такое! Мои дочери такого не видели. И не увидят.

— А чужие, значит, пусть? — еще пуще вскипела Алевтина Васильевна. — Да как у тебя язык повертывается?

Александр Сергеевич понял, что, если продолжать в том же духе, скандала не миновать. Причем, без веских на то причин. Он вообще не любил скандалов и всячески их избегал.

— Постой, мать, — начал он. — Этак мы с тобой разругаемся, а толку никакого не будет. Давай обсудим спокойно…

— Не могу я спокойно, когда…

— Ну ладно, ладно, не прав я, может быть. Извини. Но и ты подумай. К ним же не пойдешь, не прикажешь, чтобы прекратили! Нет! Выселить их — тоже ничего не получатся. Только-только люди въехали — и уже выселять. Кто на это пойдет?

— Да не о том я…

— Подожди, мать, выслушай, не горячись, — Александр Сергеевич подошел к жене, сел рядом. — Ну — пьянствуют… Так ведь многие пьют. Одни больше, другие меньше. А что им сделаешь? Ничего! Хулиганили бы — милицию вызвать можно. Но ведь пока не хулиганят. Вот и подумай: что ты им в вину поставишь? Да ничего!

— Ничего, ничего… Заладил свое… — вздохнула Алевтина Васильевна, обезоруженная спокойным тоном мужа и его вескими доводами. — Но ведь девочка там! Какие же вы, мужики, бесчувственные.

— Девочку жалко, — согласился Александр Сергеевич. — Надо бы помочь ей. Но вот как? Худенькая, одета плохо… Непростое это дело, мать, чужая семья.

Да, видела теперь Алевтина Васильевна: непростое это дело. Но сдаваться не собиралась. Не найдя поддержки у мужа, то и дело заводила о новоселах разговоры с соседями, но все больше и больше убеждалась, что ни жизнью их, ни последствиями такой жизни никто особенно не встревожен. Женщины живо принимали участие в таких разговорах, возмущались, высказывали много нелестных и осуждающих слов в адрес новой соседки и ее компании, но ни на какие определенные меры не шли.

— Э, милая! — отнекивались они. — Только свяжись с такими — потом по милициям затаскают. Тут свои дела не разберешь…

— Но Юлька, Юлька! — настаивала Алевтина Васильевна. — Погибнет ведь.

— И погибнет, — соглашались соседки. — При такой-то матери долго ли? Да и девки теперь хороши! Да я бы таких…

И лились вроде бы правильные и нужные слова, ничего не меняя в той обстановке, в которой жила девочка и ее маленький брат.

И все-таки Алевтина Васильевна была уверена, что разговоры ее не проходят даром, что что-то остается, откладывается в людских сердцах, накапливается помалу, и, может быть, уже недалек тот день, когда люди перестанут отмалчиваться, прятаться за своими делами и заботами и скажут свое мнение в полный голос.

Не охладил ее и этот вечерний разговор с Клавой, которая, хотя и сыпала угрозы и проклятия в адрес соседки и ее компании, но под конец сказала: