Жила-была девочка… - [6]

— Пусть. Но ты решила?

— Пример… Тройку, наверно, поставят.

— Наверно, — вздохнул Гошка. — Юль, давай вместе к устному по геометрии готовиться, а? Приходи ко мне и будем… Или я к тебе.

— Нет, — торопливо сказала Юлька, испуганная тем, что Гошка вдруг может появиться в их квартире. — Не надо.

— Не надо… — Гошка ковырнул носком ботинка землю у скамейки, коротко взглянул на Юльку. — Всегда ты так. А потом… тройку получаешь. Я бы разве не помог?

— Ты не сердись, — примиряюще сказала Юлька. — Нельзя… вместе. У меня… Борька. — Она усиленно искала, чем бы оправдать отказ, но ничего не находилось такого, что могло бы убедить Гошку. И она повторила: — Борька… Понимаешь?

— Татка за ним посмотрит. Она уже большая.

— Ой, нет! — уже по-настоящему испугалась Юлька. — Я сама… Нам пора, Гоша, скоро мама придет.

Подхватила Борьку на руки, торопливо пошла прочь, спиной чувствуя провожающий ее взгляд Гошки. Уже на выходе из сквера оглянулась. Гошка стоял все там же, глядя ей вслед. Увидев, что она смотрит в его сторону, чуть поднял вверх руку.

Юлька вздохнула, не оглядываясь больше, заторопилась к дому.

А Гошка все стоял у опустевшей скамейки. Он и сам не знал, зачем пришел сегодня в этот сквер, в котором с началом весеннего тепла стала часто бывать Юлька. Пришел и все.

Зимой он приходил иногда к Юлькиному дому. Обычно тогда, когда она не бывала в школе. Постоит в отдалении, посмотрит на ее подъезд, на окна дома, совершенно не зная, за какими же из них прячется Юлька, и уйдет.

В начале учебного года они с Юлькой сидели за одним столом. Потом Юлька очень вежливо сказала ему:

— Гоша, ты не обижайся, пожалуйста, но я попрошу, чтобы меня посадили к кому-нибудь из девочек. Ладно?

— Почему? — удивился Гошка.

— Так надо.

Он не обиделся, не запротестовал. Как-то само собой получилось так, что все Юлькины желания стали для него законом. И Юльку вскоре пересадили за другой стол.

Но от этого она не стала дальше. Теперь даже чаще, чем раньше, видел он пышные пряди ее волос, тонкую, очень гибкую шею, мочку маленького, спрятавшегося под прической уха, вздрагивающую ниточку брови. А иногда ловил на себе короткий приветливый взгляд на мгновение обернувшейся назад Юльки. И большего пока ему было не надо.

Правда, изредка он подходил к Юльке. Чтобы попросить листок совсем ненужной ему бумаги или специально оставленный дома учебник. И всегда взгляд Юльки вспыхивал скрытой от других радостью, и она излишне торопливо давала ему, что требовалось.

Если бы кто спросил его, почему из всех девочек их класса он выделяет Юльку, он бы и сам не ответил. И чем она для него лучше других, тоже бы не сказал. А вот тянет к ней Гошку, так тянет…

Другие ребята иногда ходят с девочками в кино или на каток, бегают за городом на лыжах. Он тоже иногда катается, но только с ребятами. Ни в кино, ни на каток Юлька не ходит, и Гошка интуитивно чувствует, что если он пригласит ее, она откажется. Почему — на этот вопрос он тоже не ответит.

Что-то подсказывает Гошке, что в жизни Юльки не все просто и гладко. Об этом говорит и скромный наряд Юльки, и то, что она всегда входит в класс перед самым звонком и покидает его одной из первых. И ни в каких школьных мероприятиях Юлька не участвует. Почему — никто не знает. Только один раз спросил у нее об этом Гошка. Юлька страшно покраснела, потом тихо сказала:

— Ты не спрашивай, не надо. Ладно? Когда-нибудь я все тебе расскажу, а сейчас — нет!

По тому, как взглянула она в Гошкины глаза, он понял: по-другому не будет. И больше уже не задавал ей вопросов. Лишь ловил редкие Юлькины взгляды, издали смотрел на ее дом или осторожно любовался Юлькой из-за кустарников в сквере. Сегодня, он, правда, попался. Но Юлька, кажется, не обиделась. И значит, все хорошо.

Мать пришла раньше обычного. Устало оглядела убранную квартиру, Борьку, тихо играющего в углу, вздохнула.

— Обедать, мамочка! — подскочила к ней Юлька. — Я такой суп приготовила…

— Не хочу, на работе ела.

— А ты еще, — не отставала Юлька. — Суп — объедение. И каша есть.

— Не надо, — коротко сказала мать, проходя на кухню. Села у стола, Юльке, кинувшейся за тарелкой, бросила: — Не гоношись. У тебя там… нет?

Юлька вздохнула, достала с полки прикрытую бумажкой стопку, наполненную слитыми вчера из бутылок остатками вина и водки, поставила перед матерью. Та долго рассматривала на свет мутноватую жидкость, потом молча выпила, вытерла пальцем губы, приказала:

— Картошки к вечеру свари. Смотри, чтобы не переварилась. Люди придут.

— Мамочка! — жалко улыбнулась Юлька. — Ну зачем они нам? Зачем ты их приглашаешь? Ты же…

— Не твое дело.

Сдерживая слезы, смотрела Юлька, как встала мать с места, осторожно, будто слепая, вышла из кухни. Через минуту в спальне скрипнула пружинная кровать. «Легла, — поняла Юлька, смахивая слезинки. — Ну что мне с ней делать-то? Как ее удержать?»

По себе знала Юлька, что тихое, спокойное и особенно участливое слово действует куда сильнее, чем брань. Крики, обидные слова учителей в школе всегда вызывали у нее желание ответить тем же. Но когда с ней говорили спокойно, проникновенно, ей всегда бывало очень стыдно, и она готова была на все, лишь бы только не допустить этих промахов и ошибок вновь. Поэтому и с мамой говорила тем же тоном, уверенная, что не может мама не понять ее забот и огорчений, что, в конце концов, возьмет себя в руки, остановится. Но пока что никакие ласковые слова на маму не действуют. Вот снова пригласила гостей, снова будет пьянка.