Жила-была девочка… - [21]

Гошка остолбенел. Не оттого что мать запретила. Такое было и раньше, и Гошка никогда не восставал против ее запретов. Но мать повысила голос, закричала, сердито сверкая глазами и оттолкнув от себя сумку. Такого не было никогда. И может быть, поэтому, побледнев, сжавшись пружиной, он тихо сказал:

— Я не верю, что она плохая.

Он ждал взрыва, но мать как-то сразу успокоилась.

— Хорошо, — сказала она. — Вечером к нам придет Софья Леонидовна, Женина мама. И если ты не веришь мне, то послушай ее.

И Гошка замолчал. Он хорошо знал эту полную, всегда тщательно одетую и модно причесанную женщину. Она была постоянным членом родительского комитета школы, часто бывала на уроках в классах, и ребята ее побаивались.

До самой темноты ожесточенно работал Гошка на огороде, со страхом ожидая прихода Софьи Леонидовны. Что же она скажет? Неужели она знает о Юльке что-то такое, чего не знает он и что в корне должно изменить его отношение к этой, всегда тихой и очень застенчивой девочке? Что она знает?

…Когда Гошка вернулся с огорода, мать и Софья Леонидовна пили чай. В уголке одиноко сидела притихшая Татка.

— Здравствуйте! — сказал Гошка, с неприязнью глядя на гостью.

— Здравствуй, Гоша, — милостиво кивнула Софья Леонидовна. — Твоя мама сказала мне, что ты не хочешь ее слушаться. Это верно?

Вопрос был построен так, что любой ответ на него был не в пользу Гошки. И он осторожно пояснил:

— Я слушаюсь. Только я не верю.

— Ах, не веришь? — страшно удивилась Софья Леонидовна. — Ты не веришь своей маме?

И снова отвечать было нечего. Гошка переступил с ноги на ногу, с мольбой посмотрел на мать.

— Ты послушай, — сказала мать, поймав его взгляд.

— Да, послушай, — оживилась Софья Леонидовна. — Юля — очень опасная девочка. Ее мать — пьяница, пропойца. У них на квартире каждый день происходят разные кутежи и попойки, у них каждую ночь остаются ночевать мужчины. Ты понимаешь?

— А Юлька тут при чем? — в упор спросил Гошка.

— Боже мой! Но она же… Она — там! Она в этой компании. Конечно, пьет водку, гуляет. Какая мама, такая и дочка. Яблочко от яблони далеко не укатится.

— Неправда! — упрямо повторил Гошка.

— Сходи, — просто сказала Софья Леонидовна. — Сходи и посмотри сам. Женечка была и все видела своими глазами. Слава богу, она не такая упрямица, как ты, и сразу послушалась меня. Теперь она с этой девочкой уже не дружит.

Она снова повернулась к матери:

— Вот как, Мария Андреевна, дети нам уже не верят. А ведь я не просто так говорю. Я ведь ездила, специально ездила в тот дом, где они раньше жили. Ни времени не пожалела, ни средств.

«На автобус-то», — злорадно отметил про себя Гошка.

— Но уж зато все узвала, все до точности проверила. Мужа из дома выгнала, дочь осиротила, любовника имела, под судом и следствием была… А теперь и дочку свою втянула в эту компанию, на пару гуляют. И мне же и не верят. Так пусть, пусть сам убедится. Сходи, Гоша, сходи, тут недалеко.

«Сходи, — повторил про себя Гошка. — Сходи. Значит, правда?»

Мир, такой светлый и радостный, мерк на глазах. Женечка все видела своими глазами и теперь не дружит. Значит, все правда? Но откуда же эта постоянно застенчивая улыбка, грустные Юлькины глаза, что-то таящие в самой их глубине? И вся она — робкая, тихая, незаметная… И она пьет водку?

— И я думаю, что вы, уважаемая Мария Андреевна, тоже скажете свое слово, — продолжала Софья Леонидовна. — Такие, с позволения сказать, девочки не могут, просто не могут учиться вместе с нашими детьми. И если на наше заявление не отреагирует школа, я пойду дальше, я… Конечно, я могла бы пойти к директору одна, но так будет солидней.

Не слушая продолжения разговора, Гошка выскочил на крыльцо. Его била дрожь, и чтобы ее унять, он прислонился лбом к стойке и терся о ее шершавую, еще не успевшую остыть поверхность.

— Братик! — сказала неслышно вышедшая Татка. — Не надо, братик. — Постояла рядом, подумала и совсем по-взрослому сказала: — Какая неприятная тетя.

— Ничего, Татушка, — ответил Гошка, легонько пожимая Таткину теплую ладошку. — Все равно не поверю я ей. Не поверю — и все.

— Правильно, — твердо сказала Татка. — Не надо и все!

Денег больше не было. Ни в банке, ни на полках, ни в измятом мамочкином халате, что висит на спинке кровати, на которой, хрипло дыша, только что уснула пьяная мать. А надо как-то жить.

Юлька еще раз прошла по квартире, осмотрела уставленный грязными тарелками и пустыми бутылками стол. Нет, все подобрали на этот раз гости, ничего не оставили.

«Попросить у Алевтины Васильевны?» — подумала Юлька. И сейчас же отказалась от этой мысли. Во-первых, она у нее уже брала. Даже два раза. И до сих пор не отдала. Во-вторых, платье и туфли. Разве хватит совести пойти просить денег после такого щедрого подарка?

Оставался последний резерв. Юлька торопливо набила две сетки пустыми бутылками и, радуясь, что темнеет на улице, и никто, может быть, не увидит ее с этой поклажей, заторопилась в дежурный «Гастроном».

День угасал. Еще не включили наружное освещение, но улицы уже тонули в наплывающих сумерках, и под деревьями, росшими у тротуаров, было почти темно. Поэтому, наверно, и не заметила Юлька, неся свои тяжелые сетки, кто шел ей навстречу. А когда наконец увидела, растерялась.