Жестокий рассказ - [3]

— Да, научился.

— Так, как стучишь ты, лучше не браться за инструмент: просто фальшивишь. От такой игры может стошнить, а ты наслаждаешься.

— О’кэй. Ты заключаешь, что все оказалось иначе, чем ты предполагал.

— Как бы там ни было, я не хотел бы очутиться на твоем месте. Что у тебя? Дом, гараж с теннисным кортом наверху и три лимузина? Это же почти нуль! В четыре утра ты обращаешься к бандерше…

— В том-то и штука, что я могу это.

— Чем же ты богаче меня?

— За исключением того, что я могу заплатить тебе сто долларов за три часа игры на пианино для меня и другую сотню Сандре, — ничем. Тебя устраивает?

— Да, разумеется. Временно, — сказал Бадди. — У меня есть комната на Мэлроуз-стрит, курятник. В конце каждой недели бармен выворачивает мои карманы, так что я счастлив, если в них остается с полсотни. Но я не нуждаюсь в изысканных одеждах и не люблю пускать пыль в глаза, а когда спишь, хлопковая простыня не кажется жестче шелковой.

— Продолжай, если тебе становится легче. Выпей еще, — предложил Рекс.

Горькое чувство обиды охватило Бадди. Он неожиданно резко повернулся к пианино и проиграл самую быструю часть из «Дорожного блюза», затем внезапно остановился.

— Ты так не можешь.

— Да, — согласился Рекс. — Но ты тоже не можешь делать это так, как нужно. Отшлифованные куски мелодий — и все. Выпей, Бадди, и не старайся, чтобы я пожалел себя. Пойду приготовлю сандвич. Хочешь, пойдем, сделаешь и себе.

— Свое пиво я лучше допью, — ответил угрюмо Бадди, глядя на стакан.

— Дело твое, — направляясь в кухню, сказал Рекс.

^{_{Рис. В. ТЕРЕЩЕНКО}}

Прошло минут десять. Рекс сидел на кухне, запивая сандвич датским пивом. Его внимание привлекла тишина, исходящая из жилой комнаты, а желание подсмотреть, что делает его гость, сорвало его с места и толкнуло к двери. С недоеденным сандвичем в одной руке и стаканом пива в другой он, крадучись, приближался к комнате.

Возле портрета, на котором был изображен Рекс в мундире, в бриджах, с тюрбаном на голове и в фехтовальных перчатках, стоял Бадди, держа в правой руке большие библиотечные ножницы.

— На кой черт ты собираешься это делать? — спокойно спросил Рекс.

— Не знаю. Я как раз размышлял, нужно ли, — ответил Бадди и положил ножницы на стол.

— Этот портрет обошелся мне в две с половиной тысячи долларов, — заметил Рекс.

— Сумма меня не волнует, — сказал Бадди, возвращаясь к своему набивному стулу, на котором так и просидел почти весь вечер.

— Надо полагать, этот портрет принадлежит кисти хорошего мастера, не потому что он мой, а потому что художник хороший. Умер в прошлом году. В печати о нем были лучшие отзывы. Он редко писал портреты.

— И ты дал ему сто долларов, чтоб он поиграл для тебя, — вставил Бадди.

— Примерно так, — продолжал Рекс. — Я услышал о его денежных трудностях и дал ему работу. Нанял его. И платил сам, а не студия. Специалисты высоко оценили эту его работу, а ты собирался уничтожить ее, и, не подозревая, как она близка к настоящим произведениям искусства. Ты хотел, я понимаю, изрезать меня. Зачем?

— Потому что ты обманщик. Облачился в форму…

— Я хорошо получился в ней. Она придала портрету строгость, близкую к академической. Если бы моим боссом был Джон Форд, эта работа, возможно, завоевала бы премию Оскара.

— К черту! Тебе просто хотелось видеть себя в этой форме каждый день, — оборвал его Бадди.

— Частично да. Но мысль облачиться в мундир пришла только, когда я повстречал Бена Лейзенринга, автора портрета.

— Ты его пожалел, — тихо сказал Бадди.

— В какой-то мере, но, когда он приходил сюда, я уже не испытывал подобного чувства. В своем деле он был как ты в своем и даже лучше: он не производил впечатления разочарованной плаксы. Всякий раз он отказывался от бутылки «Мартеля» и уходил трезвым, хотя и знал, что умирает. Приходил он ко мне пять раз в неделю на протяжении почти двух месяцев.

— Наверное, на остальные два дня ты давал ему по бутылке, — вставил Бадди.

— Так оно, пожалуй, и вышло.

— Такая же проститутка, как я.

— Не залезай на одну ступеньку с Беном Лейзенрингом.

— Как проститутку или как человека, что ты имеешь в виду? — спросил Бадди.

— Как человека, как представителя искусства.

— И где же, по-твоему, мое место? Рядом с тобой?

Рекс улыбнулся.

— Где-то около. Тебе, Бадди, далеко до таких, как Джо Салливан. Я знаю твою причину отказа от исполнения «В тумане». Бикс не только играл, но и писал. Ты слышал что-нибудь о Чарли Доузе?

— Да. Он играл у Уайтмена на «теноре».

— Кто же теперь обманщик? Он был вице-президентом США.

— Значит, я подумал о каком-то другом Чарли.

— Хотел показать, что все знаешь. Хотел блеснуть. Никакого другого Чарльза Д. Доуза нет: есть один, и он был вице-президентом. — Рекс подошел к пианино и проиграл одним пальцем дюжину нот. — Узнаешь?

— «Все в игре». Томми Дорси сделал из нее маленькую пьеску, — ответил Бадди.

— Правильно, но мелодию написал Чарльз Д. Доуз — вице-президент Соединенных Штатов.

— Бог с ним. Что с этого? Его имя напомнило мне другое: Руби Блум. Знакомо тебе?

— Ты спрашиваешь так, будто заранее уверен в отрицательном ответе. Если ты имеешь в виду того самого, который написал «Сапфир» и «Монолог», то я слышал о нем. Ты, Бадди, просто брюзга, любящий спорить и не соглашаться с фактами.