Жестко и быстро - [60]

— Интересно… А эта ваша секретная техника — вы действительно используете пустотный щит, чтобы каким-то необычным образом разбивать предметы или противников?

Все ясно, меня «сдали» именно Кейны. На званом ужине им рассказали о разбивании кирпича, а те доложили выше.

— Зачем вы спрашиваете, если вам и так все рассказали?

— Вдруг кто чего напутал… Насколько техника сильна? Вы пробили щит мастера-защитника четвертого уровня. А как насчет пятого?

— Понятия не имею, — пожал я плечами, — никогда не спарринговал с пятыми уровнями.

— А это можно устроить, между прочим. Даже не спарринг, а просто тест. Я могу позвать рыцаря пятого уровня, и вы попытаетесь пробить его щит.

— Нет.

— Почему?

— А почему я должен причинять вред человеку, который ничего плохого не сделал?

Гронгенберг пожал плечами:

— Для научного эксперимента, так сказать. Вам самому не интересно?

— Интересно, но применять свое мастерство иначе чем для самозащиты мне запрещено.

— Кем?

— Тем, кто научил меня.

Пфальцграф сделал вид, будто вспомнил нечто важное.

— А кстати, кто ваш учитель?

Была у меня мыслишка обыграть религиозный гамбит — в мире, где существование бога не вызывает ни у кого сомнения, могло бы и прокатить. Однако я уже заметил, что наряду со всеобщим признанием господа здесь незаметен религиозный фанатизм. Это в прошлой жизни люди делятся на тех, кто не верит, и тех, кто пытается наставить неверующих на путь истинный, порой с пеною у рта и оружием в руках. Тут этого нет. Господь есть, но он вмешивается в дела смертных по минимуму и потому хоть и почитаем, но без особого авторитета. Что уж говорить, если даже убийца Томаса бога почему-то не убоялся.

Потому я решил оставить этот вариант на крайний случай.

— Он умер. И, предвосхищая ваш следующий вопрос, я его единственный ученик на Земле. Вы ведь именно это хотели узнать?

Гронгенберг кивнул:

— В общем-то да. Что ж, в таком случае не хотите ли вы передать его знания своим собственным ученикам?

— Для начала я хочу закончить университет.

Повисла тишина, дед буквально перестал жевать свой паштет, но я и без этого догадывался, что вопрос пфальцграфа на самом деле не вопрос, а приказ, высказанный в учтивой форме.

Впрочем, Гронгенберг очень быстро оправился от неожиданности, должно быть, подумал, что я несмышленыш, не расслышавший повеление в вопросе. К его чести, он попытался решить проблему полюбовно, не догадываясь, что она носит принципиальный характер.

— Тогда у меня вопрос, — улыбнулся он. — Первый — а зачем он нужен? Точнее, зачем нужен именно этот университет? Римболд — не самый престижный, прямо скажем. Есть императорская военная академия, к примеру, откуда выходят лейтенантами, а самые способные — майорами с фантастическими перспективами. Талантливые офицеры нужны везде, причем не только в горячих точках, ведь и солдат нашего спецназа кто-то должен обучать.

Хорошая попытка, право слово. Мне предлагаются звание и карьера в тепленьком местечке, если я правильно понял. Но увы — это не то, чего я жажду. И уж тем более я не стану обучать карате солдат: это искусство создано для самозащиты, а не для войны. Такова традиция моих учителей, такова моя традиция. Но вслух я этого не сказал, хоть и хотелось.

— Спасибо, но меня не интересует карьера военного.

— Тогда что вас интересует?

— Спасибо, что наконец-то спросили именно в такой форме, а не вопросами-приказами, но я вам ответил чуть ранее. Я хочу закончить университет. Причем тот, который я выбрал, а не тот, что вы предлагаете.

— Хорошо, воля ваша, — легко согласился пфальцграф, — в таком случае что мешает вам совместить учебу в университете и обучение вашей технике императорских офицеров и гвардейцев?

— Время, ваша светлость, время. В сутках слишком мало часов. Помимо учебы я хочу заниматься самосовершенствованием, гулять с друзьями и так далее. Уверен, вы знаете, что мое детство с одиннадцати лет и до нынешнего времени было совсем нерадужным, и потому я предпочту проводить свободное время по своему усмотрению, а не по вашему. Все люди мечтают о счастье, но не каждый видит его в служении империи. Дедушка, вы только не поперхнитесь, пожалуйста, — обратился я к Александру Тимофеевичу.

Гронгенберг вздохнул.

— Должен заметить, что я был уверен в обратном, — сказал он. — Рыцарь-дворянин, не желающий служить императору… Как-то странно, вы не находите?

Я покачал головой.

— А в каком месте я рыцарь? Вырос с убеждением, что я убогая единичка и ни на что не гожусь, кроме как свечи зажигать, но поскольку канделябры со свечами ушли в прошлое, — значит, вообще бесполезен и мой удел быть пешкой в селекционно-политических игрищах Домов.

— А как же любовь к родине? Ведь теперь у вас есть возможность послужить ей и императору так, как не всякий настоящий маг может.

Родина? Я люблю ее, да только она осталась в прошлой жизни. Аквилония же ничего не значит ни для меня, ни тем более для Реджинальда.

— Родина, ваша светлость, это как родители. Ее легко и естественно любить, если она любит. Но когда меня швырнули в тюрьму за преступление, которого я не совершал, за меня никто не заступился. Мне грозило минимум двадцать лет, а то и пожизненное, мой дядя требовал смертной казни, забыв, что я еще ребенок, и что? Император не пришел и не вызволил меня из-за решетки, так откуда у меня возьмется желание ему служить?