Жертвы вечернiя - [10]

На верхахъ власти, среди комиссаровъ, они почти вездѣ и всюду наталкивались только на евреевъ, точно это племя оружіемъ завоевало Москву и Россію, въ низахъ встрѣчали красногвардейцевъ изъ прирожденныхъ русскихъ.

Властвовали, приказывали и распоряжались вездѣ и всюду, при томъ заносчиво, высокомѣрно и нестерпимо грубо евреи, а всю черную работу по ихъ приказанію выполняли русскіе мужики и рабочіе.

Въ низахъ вездѣ безъ исключенія встрѣчала и сопровождала ихъ площадная брань, злорадство, а иногда откровенные упреки въ томъ, что у нихъ хорошія человѣческія лица, а не скотоподобный, какъ у новыхъ вершителей судебъ русскаго народа и угрозы, угрозы безъ конца.

Точно злобный, завистливый, ненасытимо-кровожадный дьяволъ вселился въ нечистыя тѣла этихъ человѣкообразныхъ подъ затрепанными пиджаками и подъ грязными сѣрыми шинелями съ ярко-красными розетками и бантами на груди.

Юрочка сперва недоумѣвалъ, терялся, до слезъ возмущался и даже стыдился за этихъ людей, которые въ присутствіи боготворимой имъ мамы произносили такія ужасныя и мерзкія слова.

Но потомъ онъ внутренно какъ-то съежился и сталъ ожесточаться.

Онъ съ ненавистью исподлобья глядѣлъ на всѣхъ носителей новой власти.

Въ сердцѣ его накипали непреоборимое отвращеніе и безсильная злоба.

На четвертый день розысковъ Юрочку съ матерью заставили проѣхать въ какой-то узкій, грязный переулокъ одного изъ отдаленныхъ кварталовъ Москвы.

Тамъ черезъ кучу мусора, навоза, обломковъ кирпичей и затоптанныхъ въ землѣ досокъ провели ихъ на грязный, тѣсный и глухой дворъ.

У высокой, точно обрубленной, безъ единаго окна, обшарпанной задней каменной стѣны дома въ разныхъ положеніяхъ лежало пять труповъ, обобранныхъ до бѣлья.

Въ одномъ изъ нихъ по небольшой, темной бородкѣ, по прямому носу, по высокому, плѣшивѣющему лбу и по свѣтлымъ, вопросительно обращеннымъ къ небу мертвымъ глазамъ Юрочка сразу узналъ тѣло своего отца.

На рубашкѣ на высотѣ груди и живота запеклись сгустки крови, много крови...

Отца разстрѣляли.

Точно въ кошмарномъ снѣ, Юрочка помнилъ, какъ мама со стономъ повалилась у трупа мужа и не могла подняться.

Онъ самъ стоялъ съ застрявшими въ умѣ мыслями: «Папы нѣтъ. За что же убили папу?»

Несмотря на все кошмарное пережитое за послѣдніе дни, онъ никакъ не допускалъ такой несправедливости и звѣрства, какія учинены надъ его отцомъ.

Это было страшнымъ и неожиданнымъ для него ударомъ.

Онъ хотѣлъ помочь мамѣ, сказать ей хоть что-нибудь, но не двинулся съ мѣста, не пошевелилъ языкомъ.

Время для него остановилось и хотя въ умѣ его застрялъ прежній неразрѣшенный мучительный вопросъ, онъ съ особеннымъ вниманіемъ, но одними только глазами слѣдилъ за галками, которыя съ крикомъ перелетали съ мѣста на мѣсто на ближней красной облинялой крышѣ, и каждый ихъ крикъ и каждый взмахъ крыльевъ на фонѣ яснаго и загадочно-пустого неба отчетливо и рѣзко запечатлѣвались въ его зрительной и слуховой памяти.

И ему казалось, что галки и кричали, и летали въ пустомъ небѣ какъ-то особенно: крикъ ихъ былъ похоронно-гармониченъ, взмахи крыльевъ рѣзко-отчетливы, точно онѣ не въ воздухѣ летали, а рѣзали крыльями что-то густое и упругое и этимъ птицы вѣщали ему о великомъ, непоправимомъ несчастіи, съ нимъ случившемся и о чемъ-то надвигающемся еще болѣе горестномъ и грозномъ.

Кто-то грубо и съ силой дернулъ его сзади за плечо и обдалъ отвратительнымъ сивушнымъ запахомъ.

Юрочка съ болѣзненной гримасой глубокаго страданія и брезгливости на лицѣ повернул-ся.

Передъ нимъ стоялъ красногвардеецъ, обвѣшанный черезъ грудь и плечи крестъ на крестъ пулеметными лентами.

Юрочкѣ какъ-то особенно ярко и нестерпимо рѣзко бросилась въ глаза его густо-красная, сытая, обвѣтренная рожа съ выдавшимися, на подобіе тяжелыхъ лошадиныхъ ганашей, толстыми костями и мускулами челюстей.

Красногвардеецъ волочилъ по землѣ ружье, какъ палку.

И это замѣтилъ Юрочка.

Мама сидѣла на землѣ и была точно помѣшанная.

Она, какъ на смерть подстрѣленная птица, схватившись рукой за сердце, всѣмъ корпусомъ металась изъ стороны въ сторону, не будучи въ силахъ встать на ноги и съ выраженіемъ отчаянія и растерянности въ блуждающихъ глазахъ, внѣ себя что-то шептала.

— Чего тутъ раскудахтались, буржуи?! Тсс! Будя!..— Тутъ слѣдовало непередаваемое по своему безстыдству и омерзительной гнусности ругательство. — Ежели признали за своего, такъ и обирайте скорѣича отселева эту падаль. Неча нюни распускать. Чего долго короводи-ться съ вами! Знаемъ васъ. Попили нашей кровушки. Теперя шабашъ...

Юрочку сотрясло всего.

У него вспыхнули глаза, все передъ нимъ позеленѣло и закружилось вихремъ. Онъ видѣлъ передъ собой только толстое лицо и фигуру торжествующаго животнаго. Отъ душившей его ненависти онъ не могъ выговорить ни одного слова.

Одинъ мигъ онъ хотѣлъ вцѣпиться въ толстое горло этого гнуснаго двуногаго гада и мысленно измѣривъ обоюдныя силы, не сомнѣвался, что тотъ и спохватиться не успѣетъ, какъ онъ, Юрочка, задушитъ его, вытрясетъ изъ его неуклюжаго, дюжого тѣла растленный, мерзкій духъ.

Подошелъ другой красногвардеецъ, постарше.

— Обирайте скорѣича, разъ разрѣшено... Чего? Дома поплачете. «Москва слезамъ не вѣритъ»... — чувствуя опасное настроеніе юноши, безъ злобы, примирительно сказалъ подошедшій.