Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов - [19]

Не было в Миронове ни лоска, ни шика. Не носил он ни кожанки, ни звездные фуражки. Простая солдатская шинель, бурка да папаха на черную бровь. Никакого позерства, утонченной игры в обращении — сплошь прямота, угловатая требовательность. Коль что пообещал — в доску расшибется, но сделает.

Тем и люб был казакам, что свой, станичный. Недаром к нему обратили они свои взгляды в те дни, когда над Доном, Донцом и Хопром стали свинцоветь тучи большого народного недовольства. Не видеть их мог разве что совсем слепой. Миронов, как умел, объяснял «правильную линию Советской власти» и злонамеренность «лже-коммунистов», всячески искажающих ее. Он не скрывал своей неприязни к пришлым её представителям, которые платили ему той же взаимностью.

В такой обстановке не могло не возникнуть политическое недоверие к бывшему казачьему офицеру. Не жаловало Миронова командование 9-й армии и Южного фронта. А тут еще совсем некстати между ним и Михайловским ревкомом возник серьезный конфликт. Ревком выступил против назначения Мироновым на должность коменданта некоего Данилова и предложил назначить своего — некоего Бирюкова. В другой обстановке все могло завершиться по-мирному, а тут нашла коса на камень. Между Мироновым и ревкомом завелась переписка со взаимными претензиями, обвинениями, угрозами. Это стало достоянием реввоенсоветов армии и фронта, было доведено до сведения председателя Реввоенсовета Республики Льва Троцкого.

Миронову сразу же припомнили все, даже оброненную кем-то давно фразу о его бонапартизме. В деталях расписали выступление в станице Усть-Медведецкой с резкой критикой партийных работников.

Внешне все пока было спокойно. Буквально накануне Вешенского бунта штаб 9-й армии в соответствии с телеграфным распоряжением командования Южного фронта с удовлетворением командировал Миронова в Серпухов в распоряжение Главного штаба Красной Армии. Там 15 марта 1919 года он получил от главкома И.И. Вацетиса и члена Реввоенсовета Республики С.И. Аралова письменное предписание «Немедленно приступить к формированию казачьей дивизии в округах Донской области по Вашему усмотрению… По всем вопросам формирования обращаться в Главный штаб. О ходе формирования доносить в Главный штаб».

Оттуда его откомандировали на Западный фронт со ссылкой на сложившееся там затруднительное положение. Можно подумать, что Миронов одним своим появлением был в состоянии изменить здесь ситуацию в лучшую сторону. А вот в родных краях мог и сумел, когда вскоре появилась такая возможность. Но сколько времени было потеряно, сколько растоптано, раздавлено судеб авантюрной политикой организаторов расказачивания! Уже и Ленин не выдержал, разразился возмущенным письмом:

Архив

«Ревком Котельниковского района Донской области приказом 27 упраздняет название станица, устанавливая наименование волость, сообразно с этим делит Котельниковский район на волости. В разных районах области запрещается местной властью носить лампасы и упраздняется слово казак. В 9-й армии тов. Рогачевым реквизируется огульно у трудового казачества конская упряжь с телегами. Во многих местах области запрещаются местные ярмарки с крестьянским обиходом. В станицах назначают комиссарами австрийских военнопленных. Обращаем внимание быть особенно осторожными в ломке таких бытовых мелочей, совершенно не имеющих значения в общей политике и вместе раздражающих население. Держите твердо курс в основных вопросах и идите навстречу, делайте поблажки в привычных населению архаичных пережитках».

Поняли в Москве, что заигрались в диктатуру пролетариата, когда положение на Южном фронте резко ухудшилось. Деникин энергично продвигался на север. 12 июня 1919 года началось восстание казаков в Хоперском округе. Надо было спасать ситуацию, и Миронов, занимавший в то время должность командующего Белорусско-Литовской армией, по распоряжению Реввоенсовета убыл из Минска снова в распоряжение Южного фронта. Предполагалось назначить его командиром особого экспедиционного корпуса, расположенного непосредственно во фронтовой полосе. 15 июня Реввоенсоветом Южного фронта ему был выдан мандат, удостоверявший, что «Миронов экстренно командирован по делам службы в распоряжение фронтовых частей. Всем начальствующим лицам военного и гражданского ведомства, всем командующим войсковыми частями, а равно и населению оказывать Миронову самое широкое содействие по выполнению возложенных на него обязанностей».

Вот так поворот! Уже не смущали членов РВС ни колючая резкость Миронова, ни его бонапартизм, ни то, что он считал себя единственной силой, способной сплотить донское казачество на стороне Красной Армии для борьбы с Деникиным. Миронов вдруг снова оказался нужным революции.

Подстраиваться под новое командование Миронов не захотел. Буквально через несколько дней со станции Анна он направил по телеграфу доклад Троцкому (копии Ленину, Калинину и Реввоенсовету Южного фронта), в котором дал объективную характеристику вверенного ему войска. Он прямо указал, что Реввоенсовет фронта ошибочно преувеличивает наличие боевых единиц в особом экспедиционном корпусе, который на самом деле небоеспособен. Одновременно комкор дал мрачную оценку положения на Южном фронте в целом, внеся при этом свои предложения по выправлению ситуации: