Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов - [185]

Воспоминания

— Нашему крестьянину сегодня что надо? — вопрошал Гордое. — Раз в год в бане с мылом, помыться да зажечь керосиновую лампу. При царе не было столько разных министерств по топливу, а деревня имела керосин. От кого? От одного Нобеля. За год мы не смогли после войны сделать то, что та же Чехословакия — за три месяца. Депутатам на рты замки из благ понавесили, вот мы и молчим на сессиях. Попробуй покритикуй правительство…

— A-а, что там говорить, — поддерживал его Рыбальченко, — у нас в стране управляющих больше, чем работающих. Словом по пословице: один с сошкой, а семеро с ложкой.

Правда не только глаза колет. Она в состоянии мстить и тем, кто ее отстаивает, и тем, кто ее боится. Больше всех же обычно достается тем, кто считает себя монопольным ее владельцем. Кулик был склонен к этому, а потому после увольнения потерял всякую осторожность. Запил и в пьяном виде готов был откровенничать с любым, кто слушал…

Трудно сказать, какие замыслы были у тех, кто решил вывести Гордова, Кулика и Рыбальченко из игры к осени 1946 года. Если бы все трое повели себя смирно, возможно, их бы больше и не трогали. Но они не смирились, при первой же возможности собирались вместе, обменивались мнениями. В октябре Гордов резко критиковал ЦК партии за то, что тот никогда не признает своих ошибок, а вечно ищет «стрелочников».

— В стране нет хлеба, а вину за это ЦК и правительство сваливают на секретарей обкомов, — говорил он бывшему адъютанту Жукова генерал-лейтенанту Терентьеву в столовой Генштаба. — Правительству плевать на народ и смерть миллионов, оно занято самообеспечением.

— Это точно, рыба тухнет с головы, — поддержал его Терентьев.

Ближе к концу июля, точное время никто из участников того банкета не помнит, Кулик пригласил к себе на квартиру заместителя командующего по материальному обеспечению генерал-майора Д.Т. Гаврилова, начальника технического управления автобронетанковых войск полковника П.С. Плотникова, начальника отдела кадров тыла подполковника Минаева и генерала Рыбальченко. Банкет был (не банкет, а проводы) по грустному поводу увольнения Кулика и Рыбальченко из армии. Выпили, как водится, разговорились…

Все сказанное каждым войдет в отчет осведомителя и будет потом официально фигурировать в допросах.

Воспоминания

Кулик зашел к бывшему командующему 2-м Белорусским фронтом генералу армии Г.Ф. Захарову. В гостях у того был командующий 4-м. Украинским фронтом генерал армии И.Е. Петров. Выпили за встречу. Григорию Ивановичу пришлось отвечать на вопросы: чем занимается, за что отстранили, что собирается делать?

— Моя судьба, уверен, ждет многих генералов. Сейчас из Красной Армии вытесняют старые командные кадры, заменяют их политработниками, которые не разбираются в военном деле. Остался один Жуков, который еще в силах что-то изменить.

— В каком смысле, Григорий Иванович? — спросил Захаров.

— Ав самом прямом. Не надо уподобляться баранам на бойне. Надо бороться, а Георгий Константинович сам недоволен назначением Булганина первым замом министра обороны, считает его человеком двуличным и подхалимом.

Но все когда-то кончается. 11 января 1947 года заместитель начальника секретариата Министерства госбезопасности СССР полковник Белоусов, «рассмотрев имеющиеся материалы о преступной деятельности Кулика Григория Ивановича… нашел: Кулик Г.И. подозревается в преступлениях, предусмотренных ст. 58-1 и. «б» УК РСФСР, и, принимая во внимание, что он, находясь на свободе, может уклониться от следствия и суда, постановил: мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда в отношении Кулика Григория Ивановича избрать содержание его под стражей».

Постановление в тот же день утверждено министром госбезопасности генерал-полковником Абакумовым, а 13 января свою подпись, санкционировавшую арест, поставил Главный военный прокурор генерал-лейтенант юстиции Афанасьев.

Последний протокол

Допрашивали Кулика заместитель начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР полковник Комаров и старший следователь подполковник Галкин, известные мастера выбивания свидетельских показаний. Наверняка зная об этом, догадываясь об истинных причинах своего ареста, Григорий Иванович рассказывал обо всем, что слышал, знал, называл фамилии. Соглашался, что имел антисоветские настроения, после исключения из партии и увольнений из армии возненавидел ЦК и правительство. Но следователям так и не удалось, как они ни старались, заставить его признать свое участие в практической преступной работе. А они были очень настойчивы, указывая, что следствие уже располагает данными «что вы на практике проводили в жизнь антигосударственную линию», «являлись участником заговора против Советской власти». Допросы внезапно прерывались пожеланиями «дать до конца правдивые показания», «не скрывать активные вражеские действия» и т. п.

Неужели Берия по примеру своего предшественника решил на деле Гордова, Кулика, Рыбальченко и других аналогичных материалов, сконструировать новый «заговор в Красной Армии», замкнуть его попозже на маршала Жукова? Похоже, очень похоже, если припомнить другие послевоенные аресты генералов. На допросах старались подвести показания к участию Жукова в формировании новой военной оппозиции, подготовке военного переворота.