Жертвоприношения не будет - [9]

Молодой пастух осторожно провел кончиками пальцев по шкуре.

— Убедился? — усмехнулся Конан. — Это шкура саламандры. Огромной, ростом с человека. Да, теперь я начинаю верить в то, что мне не показалось.

— Разумеется, не показалось, господин! — горячо заявил Аббас. — Ведь и собаки, и овцы его видели, не только ты. А собаки не могут различать привидений.

— Тебе и это известно? — Конан пристально уставился на молодого пастуха.

Тот горячо кивнул.

— О, господин, живя в глуши, можно многое узнать!

— Не сомневаюсь, — пробормотал Конан, рассматривая шкуру. Саламандры действительно часто сбрасывают шкуру, так что в находке не было ничего удивительного. Если не считать размеров этой кожи… Да еще того, что она, судя по ее виду, была сброшена довольно давно.

Со своей находкой в руках Конан отправился обратно в хижину. Он положил ее в углу, а сам растянулся на прежнем месте. К нему заглянул старший пастух. Мельком посмотрел на шкуру.

— Ты не боишься?

Конан приоткрыл один глаз.

— Чего мне бояться?

— Что чудовище придет за своей шкурой.

— Оно избавилось от этой кожи. Ни змеи, ни саламандры не возвращаются к тому, что больше им не нужно. Вот если бы это был труп самки-змеи — тогда можно было бы опасаться ее, с позволения сказать, супруга. А пустая шкура… — Конан презрительно свистнул и добавил: — Не мешай мне спать. Спросонок я бываю очень раздражителен. Впрочем, и не спросонок — тоже.

— Я положу это знание себе в сердце, — с поклоном ответил старший пастух и удалился.

* * *

Еще два дня Конан провел в хижине у пастухов, Он ел самую простую пищу и обходился без вина, употребляя ту же отдающую болотом воду, которую пили и сами его «гостеприимные хозяева». В конце концов Конану начало казаться, что он нанялся на какую-то совершенно неподходящую для него работу, и конца-края этой работе не предвидится.

Он вставал до рассвета и по нескольку колоколов бродил по пастбищам, рассматривая землю у себя под ногами — в поисках следов. Затем возвращался в хижину, где к тому времени уже находил приготовленную для себя скудную трапезу. После короткого отдыха киммериец опять выбирался на свою охоту — и так продолжалось до вечера, когда пастухи приносили ему ужин.

На третий день Конану решительно надоело обходить дозором Зеленые Пастбища, и он решил покончить с делом одним-единственным ударом. Он принес на пастбище шкуру саламандры, разложил ее и уставился на нее так, словно ожидал, что она оживет и заговорит с ним.

Младший пастух Аббас возник, как из-под земли, и вкрадчиво заговорил с киммерийцем:

— У тебя уже появились какие-то предположения, господин?

Конан резко повернулся к нему.

— Какие у меня могут быть предположения? У меня ничего нет, кроме этой пустой шкуры… Я приблизительно знаю, как выглядит это существо, но мне до сих пор неизвестно, где находится его логово.

— Ты не найдешь его логово, — убежденно произнес младший пастух. — Оно расположено глубоко под землей. Помнишь, как оно исчезло, когда ты заметил его в первый раз? Оно провалилось. Здесь, в болотах, есть несколько провалов/ которые уводят в подземную реку. Очень опасное место. Мы с отцом хорошо знаем эти края и никогда не гоняем скот в ту сторону. Вон там, видишь? Там, где трава ядовито-зеленого цвета?

Конан повернулся в ту сторону, куда указывал молодой пастух, и вдруг покачнулся.

— Что-то мне нехорошо… — проговорил варвар, опускаясь на землю.

Аббас встал над ним, глядя на склоненную голову варвара. Нехорошая ухмылка появилась на лице молодого пастуха. Конан не мог этого видеть, потому что уставился себе под ноги.

— Что с тобой, господин? — притворно озабоченным тоном осведомился Аббас. — Неужто тебе дурно? Эти болота странно действуют на чужаков, не привыкших к здешним испарениям…

Конан, хорошо разбиравшийся в людях, уловил в его голосе радостные нотки. Как ни старался Аббас скрыть своего ликования, киммериец легко уловил фальшь в его соболезнованиях.

— Голова кружится, — сказал Конан. — Все плывет перед глазами… Сейчас упаду.

Он действительно повалился набок и закрыл глаза. Несколько мгновений Аббас смотрел на поверженного киммерийца, а затем отвернулся и пронзительно свистнул. Ответом ему был такой же свист: должно быть, молодой пастух подал сигнал своему отцу, сообразил киммериец. Конан продолжал лежать неподвижно. Казалось, он не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой и превратился в жертву, которая только и может, что бессильно ожидать конца.

Киммериец ждал.

Со стороны провала — того самого места, которое только что показывал Аббас, — послышалось шлепанье. Кто-то быстро полз по болоту, перебирая перепончатыми лапами и время от времени сильно ударяя по земле хвостом. Конан поразился стремительности, с которым передвигалось это существо. Миг — и до киммерийца донеслось зловонное дыхание, вырывавшееся из разинутой пасти, и он услышал тихое шипение: тварь предвкушала добычу.

— Сюда, сюда! — бормотал в нетерпении Аббас. — Он здесь, здесь! Возьми его, а нас не трогай!

— Так вот что здесь происходило на самом деле, — спокойно проговорил Конан, поднимая на Аббаса холодный взгляд ярко-синих глаз. — Вы опаивали чужаков, а потом отдавали их зверю, и поэтому он не трогал ни вас, ни порученный вам скот.