Жернова истории 4 - [45]

– Уймись! – говорю ему ласково, как неразумному ребенку. – Теперь большая политика делается в Политбюро, и лишь изредка выплескивается на Пленумы ЦК. Если в Политбюро захотят, то не только тебя, а и Тараса Кострова, да и всё руководство комсомола смахнут со стола, как лишние пешки. И чтобы все дело не кончилось тем, чтобы вы огребли по шапке, а потом вынуждены были признавать свои действительные и мнимые ошибки, надо как следует поработать над текстом. Предлагаю в следующие выходные собраться у меня снова, причем вместе со Стэном, и основательно попотеть над каждым словом, над каждой запятой. От нападок тех, кого вы собираетесь лягнуть, это вас не спасет, но нужно хотя бы исключить уязвимые места, которые можно будет толковать вкривь и вкось, пришивая вам всякие уклоны. А главное – не просто выплеснуть в газету собственное недовольство, а предложить какое-то решение, какой-то путь выхода. Не лозунгами кидаться, а ответить на вопрос: что делать?

В следующее воскресенье жду прихода Шацкина со Стэном, чувствуя при этом некоторое волнение. И не только из-за тех рискованных статей, с которыми они собираются выступить. Интересно, что собой представляет человек, которого Сталин пригласил на роль своего учителя по гегелевской диалектике? И который, как рассказывала мне его дочь, будучи раздражен неспособностью ученика разобраться в хитросплетениях гегельяньщины, схватил его за грудки и тряс, приговаривая при этом, не стесняясь употреблять фамильярное обращение, которое Сталин мало кому дозволял: «Коба, ты же ничего не понимаешь!». В это вполне можно поверить – Иосиф Виссарионович явно недолюбливал абстрактные философские материи. Ведь даже на некоторые цитаты из работ Маркса, касавшиеся понимания сущности человеческой личности, он реагировал недоуменными пометками на полях: «К чему это?».

В прихожей задребезжал механический звонок, проворачиваемый чьей-то энергичной рукой, и я направился к двери. Стальная чашечка звонка, торчавшая прямо посередине дверного полотна, успела издать ещё одну нетерпеливую трель, но я уже отодвигаю засов. Вот он, передо мной – Ян Эрнестович Стэн, один из наиболее известных сейчас советских философов. Лицо, которое я помню по виденным когда-то фотографиям, хранившимся в его семье. Ещё довольно молодой лобастый латыш, с широким открытым крестьянским лицом, прямым взглядом, со светлыми, чуть вьющимися волосами. За его плечом в полумраке коридора маячит Лазарь Шацкин.

– Ну, Ян, будем знакомы, – протягиваю ему руку. – Осецкий, Виктор Валентинович. А о тебе я наслышан.

– Привет, Виктор, – рукопожатие у него крепкое, но без попыток испытать силу.

– Проходите в комнату. Давайте сразу к делу.

Пока я быстро вчитываюсь в машинописный текст статьи Стэна, он успевает познакомиться с Лидой, и вместе с Лазарем пытается помочь ей накрыть на стол к чаю, впрочем, безуспешно – моя жена жестко отстаивает свое монопольное право на эту процедуру.

– Ян! Какого черта… – останавливаюсь, делаю вдох-выдох, и продолжаю уже с меньшим накалом эмоций:

– Ты для чего статью собрался публиковать, а? Вот, послушай, что ты пишешь:

«После Ленина у нас не осталось людей, совмещающих в себе в таком диалектическом единстве теоретический и практический разум. Этот существенный пробел может заполнить только коллективная теоретическая мысль, развивающаяся в тесной связи с практическими задачами нашего социалистического строительства».

– И зачем тут эта фраза? Ради мелочного удовольствия лягнуть Сталина? Про коллективную теоретическую мысль и обобщение коллективного практического опыта партии надо написать, но без таких вот выпадов. Написать так, чтобы речь шла не о «заполнении пробелов, оставшихся после…», а о единственно возможном способе развития самой партии в диалектическом единстве ее теоретической и практической деятельности. Перо у тебя хлесткое, зачитаешься, – и я снова процитировал фразу из его статьи:

«…Надо выжечь „дух самомнения“ у некоторых наших практиков, презрительно третирующих теорию и в этом самомнении не замечающих, что рост теоретической головы в их организме непропорционально отстает от роста конечностей и „хватательных органов“».

– Проехался ты по нашим чинушам хорошо, вот только выводы у тебя получились очень уязвимые, – продолжаю листать странички. – К чему ты приходишь? Смотри:

«Каждый комсомолец должен на своем опыте прорабатывать серьезно все вопросы и таким путем убеждаться в правильности генеральной линии нашей партии. Только такая убежденность, приобретенная на собственном опыте, путем самостоятельного продумывания всех основных вопросов, может иметь вес и ударную силу в практической деятельности. Без этого условия практическая деятельность превращается в „службу“ в чиновничье отношение к социалистическому строительству».

– По существу все верно, хотя здесь литературным талантом ты как-то не блеснул. Шлифовать надо… Но главное, какое напрашивается сопоставление? Руководящие практики теоретически не додумывают, и за них комсомольцы додумывать должны – так, что ли? Тебе тут же дискуссию 1923 года припомнят, тезис о молодежи, как барометре партии, и благополучно запишут в троцкисты!