Жернова. 1918-1953. Вторжение - [35]

Еще через какое-то время выскочили на просеку, а там люди в гражданском. С вилами, палками. Увидели Пивоварова с Тимохиным, засвистели, заулюлюкали, побежали навстречу и наперерез, все здоровые, прут по лесу словно лоси — не убежишь.

Пивоваров остановился и повернулся к ним лицом, сжимая в руке почти бесполезную железку. И Тимохин остановился и встал рядом, выставив вперед кол.

Подбежало человек восемь, окружили, но близко не подходят, переговариваются, хохочут. Иногда кто-нибудь сунет вперед вилы, сделает выпад, но не серьезно, а попугать и поиздеваться.

— Что, коммунисты, набегались? Литовской земли захотели? Царствовать? — заговорил один из них, мордастый, здоровый, с толстой шеей и огромными ручищами, кривя от ненависти и презрения толстые губы. — Вот так мы и вашего Сталина — и на веревку, на веревку…

— Ах ты, сука немецкая! — вскрикнул Тимохин. — Сталина на веревку? — и кинулся с колом наперевес на мордастого, но его ударили по ногам, сбили на землю и стали топтать, бить кольями, а Тимохин все катался по земле, не выпуская из рук своего кола, и все норовил задеть им кого-то, наверное, уж и не видя никого залитыми кровью глазами. Кол выбили у него из рук, потом подошел один в шляпе с черным пером, поднял вилы-тройчатку и, хекнув, всадил их в грудь Тимохину, и колол, колол, пока матрос не затих окончательно.

Только после этого они повернулись к Пивоварову, сидящему спиной к тонкой сосне с искаженным от муки и ненависти лицом: он кинулся на помощь Тимохину, когда того сбили с ног, но его ударили под колена, а потом по голове.

— Комиссар? — спросил все тот же мордастый. — Коммунист?

— Коммунист! Комиссар! — выдохнул Пивоваров, вдруг почувствовав, какого огромного значения тяжестью наполнились в его сознании эти два слова, и еще раз повторил: — И коммунист и комиссар! А вы… вы — фашисты.

— Мы не фашисты, мы — литовцы! — крикнул все тот же мордастый. — Сейчас ты будешь жрать нашу землю. Пока не лопнешь, пока…

Пивоваров оттолкнулся спиной от сосны, пытаясь встать, но его опять ударили по голове — вспышка молнии и чернота.

Очнулся Пивоваров оттого, что на него льют воду. Прямо перед ним, в шаге от его раскинутых ног, стоит немецкий офицер в фуражке с высокой тульей. Увидев, что Пивоваров очнулся, он сделал знак рукой, подошли двое, взяли за руки — за ноги, положили на носилки, понесли.

«Зачем?» — подумал Пивоваров с недоумением и потерял сознание.

Ответ на свой вопрос он получил лишь через несколько часов: немцам нужны были свидетели для выяснения обстоятельств побега пленных, потому что охрана путалась, уверяя, что на них напало не меньше взвода вооруженных русских. Пивоваров оказался одним из немногих оставшихся в живых, кого немцам удалось захватить и вырвать из рук озверевших добровольцев из местных литовцев, участвовавших в облаве. Однако он и сам не знал, сколько человек напало на охрану и кто были эти люди. Все произошло так быстро, а взрывы и выстрелы оказались столь неожиданными для пленных, что первым и единственным их побуждением было бежать, бежать как можно скорее и без оглядки. А кто нападал и сколько их было, это пришло потом, однако никого из нападавших среди тех, кто уехал на машинах, не оказалось.

Ясно одно: нападавших было немного, и они не захотели почему-то смешиваться с пленными.

Секрета в этих своих сведениях Пивоваров не видел, поэтому на вопросы немецкого офицера, молодого и весьма симпатичного, допрашивавшего его на месте происшествия, отвечал так, как оно, это происшествие, ему представлялось. И о своем пленении тоже, скрыв лишь свое настоящее имя и звание. Объяснить себе, зачем он это сделал, Пивоваров даже не пытался, а как тогда решили, за кого он себя выдаст, так он и поступал. Может, о нем будут спрашивать кого-нибудь из матросов погибшего сторожевика, не сумевшего уйти от преследователей, и получится, что кто-то из них двоих врет, а это совсем ни к чему, потому что ложь эта может ухудшить обстоятельства для того матроса, и виноват будет именно Пивоваров.

Капитан второго ранга еще не вполне осознал, что такое немецкий плен: его представление о немцах оставалось в другом плену, то есть в плену того, что немцы — культурная и революционная по существу своему нация, давшая миру Маркса и Энгельса, Гегеля и Гёте, Вагнера и Баха, что в тайне большинство из немцев относится к Советскому Союзу с симпатией, потому что это большинство состоит из рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции, следовательно, и к нему, Пивоварову, тоже. Его задача — находить с ними общий язык, завоевать доверие и укрепить эту их симпатию, а там… там будет видно. И вообще все это ненадолго: вот подтянутся резервы, Красная армия нанесет ответный удар — и этот симпатичный офицер, который допрашивает сейчас Пивоварова, первым протянет ему руку и… и война закончится разложением немецкой армии, революцией и падением гитлеровского режима.

Пивоваров мог бы даже сказать этому немцу, что он в эту минуту думает о нем и о войне, о неизбежных ее последствиях, но рядом сидел за столом другой офицер, одетый в черную форму, со свастикой на рукаве и с черепами. Помнится, их, командиров флотилии сторожевых кораблей, знакомили на одном из политзанятий с организационной структурой немецкой армии и говорили, что черная форма — это форма эсэсовцев и гестаповцев, убежденных фашистов и заклятых врагов коммунизма и пролетарского интернационализма. Раскрываться перед этим гестаповцем не имело никакого смысла.