Жернова. 1918–1953. Обреченность - [7]
А Сталин между тем явно ополчился именно на евреев, почувствовав в них угрозу и своей власти, и государству. Раньше бы Алексей Петрович позлорадствовал: мол, поздновато спохватился, Величайший из величайших. Но сейчас на злорадство почему-то не тянуло. Да и не верил, что антиеврейская кампания даст какие-то серьезные результаты. Если не считать того, что такая кампания лишь подхлестнет напуганных Сибирью евреев кинуться в Израиль. И что это за борьба такая, когда одной рукой Сталин раздает евреям премии своего имени, а другой их сажает? Что дал стране разгон еврейского антифашистского комитета, закрытие их театров, газет и журналов? Он лишь ожесточил евреев, заставив их на время притихнуть, уйти как бы в подполье, но когда-нибудь они, воспользовавшись благоприятным моментом, отыграются на русских же. Заговор? Да евреи только и могут существовать в чужой среде посредством заговоров, иначе бы они давно ассимилировались и растворились в гуще аборигенов. И поди разберись: то ли Сталин не понимал этого раньше, то ли у него произошло разжижение мозгов от старости, то ли тут очередное лицемерие, направленное на то, чтобы сбить накал антисемитских настроений дозированным государственным антисемитизмом, то ли он уже не способен здраво оценивать положение в стране и в мире.
Неужели Сталин хочет повторить тридцать седьмой год? Но тогда вопрос: с кем же боролся он в те времена и с кем борется в нынешние? И с какого боку здесь маршал Жуков и другие военачальники?
Все так смутно и так задрапировано ложью, что никакой гений не сможет проникнуть под ее смрадные покровы. Но самое главное – простому народу совершенно все равно, кого Сталин сажает, кого расстреливает. И не потому, что народ слишком доверчив и равнодушен по своей натуре, а потому, скорее всего, что слишком занят борьбой за выживание в этих почти невыносимых условиях.
Впрочем, какое ему, Алексею Задонову, до всего этого дело? Повлиять он ни на что не может, а изводить себя бесплодными рассуждениями глупо. Но и не рассуждать он тоже не способен, следовательно, женщина – это единственное, что может его отвлечь от всей этой дряни. И да здравствует женщина и предстоящий вечер!
Глава 4
Алексей Петрович встретил Гюльнару у входа в ресторан. И удивился, едва увидев ее: к подъезду гостиницы приближалась совершенно другая женщина, мало похожая на ту, с кем он проводил долгие часы в поезде. Она еще больше похорошела, а одета была почти изысканно для рядовой сотрудницы городского гидрометиоцентра и нынешнего времени, когда почти все достается либо по большому блату, либо исходя из высокого положения в обществе. Сам Алексей Петрович мог себе позволить и несколько костюмов, сшитых на заказ или купленных за границей, и семью одеть соответствующим образом, но не слишком крикливо, чтобы это бросалось в глаза. И считал это нормальным. Но Гюльнара… Видать, за год что-то произошло в ее жизни решительное, но тогда зачем ей эта встреча со случайным попутчиком? Ведь он в поезде не стал раскрывать перед нею своего инкогнито: Алексей Петрович – и ничего больше. Да и она не слишком-то интересовалась его положением, занятая своими переживаниями. С тем они и расстались. Может, она потом догадалась, с кем познакомилась в поезде и кому дала свой телефон? Вполне возможно: портреты писателя Задонова на всех его книгах, иногда появляются на страницах газет и журналов, и раза два-три даже промелькнули в кадрах кинохроники.
– Вы восхитительны, Галочка-Гюльнаралочка! – воскликнул Алексей Петрович, вручая ей букет полураспустившихся роз. – Честное слово, я не ожидал увидеть вас такой… такой цветущей и жизнерадостной!
– Почему же? – удивилась она, кокетливо поведя своей ухоженной головкой.
– Я помню совсем другую Галю-Гюльнару, хотя и рад вашему преображению несказанно.
Алексей Петрович поцеловал ей руку и повел в ресторан, придерживая за локоток. Мучительные раздумья оставили его, он снова чувствовал себя помолодевшим, сильным и неотразимым.
– Я рад, Галочка, что прошлое наконец отпустило вас, – говорил он, когда усадил ее за столик в отдельном кабинете. – Как бы не тяжелы были наши утраты, а жизнь берет свое. Тем более что с каждой ушедшей минутой становится все меньше и меньше отпущенного нам времени. Жаль, что вы не вышли замуж: такая женщина, как вы, непременно должна быть замужем…
– А я и вышла замуж, – произнесла Гюльнара, и в ее черных и слегка раскосых глазах Алексей Петрович успел разглядеть грустную усмешку, и подумал, что надо быть тоньше, а не кидаться в омут вниз головой: можно и на корягу налететь.
– И что, муж не был против нашей встречи? – удивился он.
– Мне не везет с мужьями, – вздохнула женщина и вздохнула вполне искренне. – Мы прожили с ним всего четыре месяца и разошлись: он оказался из тех, кто жировал в голодном Ленинграде. А я таких ненавижу.
– Вы, что же, не разобрались в этом сразу?
– После нашей с вами случайной встречи, после моей исповеди я не могла и дня оставаться одна. Не до того было, чтобы разбираться. А когда разобралась, тут же и порвала с ним всякие отношения.
– Да, я вас понимаю, – покивал головой Алексей Петрович.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
Салиас-де-Турнемир (граф Евгений Андреевич, родился в 1842 году) — романист, сын известной писательницы, писавшей под псевдонимом Евгения Тур. В 1862 году уехал за границу, где написал ряд рассказов и повестей; посетив Испанию, описал свое путешествие по ней. Вернувшись в Россию, он выступал в качестве защитника по уголовным делам в тульском окружном суде, потом состоял при тамбовском губернаторе чиновником по особым поручениям, помощником секретаря статистического комитета и редактором «Тамбовских Губернских Ведомостей».
В книгу вошли незаслуженно забытые исторические произведения известного писателя XIX века Е. А. Салиаса. Это роман «Самозванец», рассказ «Пандурочка» и повесть «Француз».
Когда весной 1666 года в деревне Им в графстве Дербишир начинается эпидемия чумы, ее жители принимают мужественное решение изолировать себя от внешнего мира, чтобы страшная болезнь не перекинулась на соседние деревни и города. Анна Фрит, молодая вдова и мать двоих детей, — главная героиня романа, из уст которой мы узнаем о событиях того страшного года.
Историческая повесть о великом русском изобретателе Ползунове.
«Страницы прожитого и пережитого» — так назвал свою книгу Назир Сафаров. И это действительно страницы человеческой жизни, трудной, порой невыносимо грудной, но яркой, полной страстного желания открыть народу путь к свету и счастью.Писатель рассказывает о себе, о своих сверстниках, о людях, которых встретил на пути борьбы. Участник восстания 1916 года в Джизаке, свидетель событий, ознаменовавших рождение нового мира на Востоке, Назир Сафаров правдиво передает атмосферу тех суровых и героических лет, через судьбу мальчика и судьбу его близких показывает формирование нового человека — человека советской эпохи.«Страницы прожитого и пережитого» удостоены республиканской премии имени Хамзы как лучшее произведение узбекской прозы 1968 года.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
Весна тридцать девятого года проснулась в начале апреля и сразу же, без раскачки, принялась за работу: напустила на поля, леса и города теплые ветры, окропила их дождем, — и снег сразу осел, появились проталины, потекли ручьи, набухли почки, выступила вся грязь и весь мусор, всю зиму скрываемые снегом; дворники, точно после строгой комиссии райсовета, принялись ожесточенно скрести тротуары, очищая их от остатков снега и льда; в кронах деревьев загалдели грачи, первые скворцы попробовали осипшие голоса, зазеленела первая трава.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.