Жернова. 1918–1953. Обреченность - [21]

Машина маршала миновала оцепление, остановилась в переулке, выходящем на центральную площадь города. Адъютант открыл дверцу, Георгий Константинович выбрался из машины, огляделся и направился к трибуне.

Свердловск – город хоть и большой, но далеко не Москва. И даже не Одесса. Здесь не проводятся парады войск, не звучат праздничные салюты, здесь на Первое Мая выходит народ – тот самый, который делал танки, самолеты, пушки, снаряды и патроны, тысячами вагонов поступавшие на фронты и сгоравшие в адском пламени войны за считанные дни. Первомай – это его праздник.

Свердловск не самый красивый город из тех, что довелось повидать маршалу Жукову. Центр – еще куда ни шло, а дальше рабочие бараки, частный сектор из одноэтажных домишек все тех же рабочих и служащих, город серый от пыли и гари, извергаемой из труб множества заводов. И вокруг него такие же города, составляющие кузницу войны.

Уральский военный округ, куда Жукова в сорок восьмом перевели из Одесского, самый незначительный с военной точки зрения округ, где нет ни одной полнокровной дивизии. Его, Жукова, Сталин хотел унизить, послав сюда, и он таки добился своего. Но, унизив маршала, Сталин не сломил его волю, его характер, не заставил его изменить свое внутреннее понимание минувшей войны, хотя и вынудил маршала отдать Сталину первенство в разработке и руководстве всеми стратегическими операциями, приведшими к разгрому гитлеровской Германии.

И, не далее как вчера, сам Жуков подтвердил это, делая доклад перед высшим офицерским составом округа. В этом докладе имя Сталина звучало почти в каждой строке – и ничье имя больше. Разве что еще советский народ, как некое целое, послушное гению вождя.

Мог бы, конечно, Георгий Константинович и смягчить роль Сталина, несколько приглушить, и ничего бы от этого доклад его не потерял, сам Сталин не смог бы придраться, получив отчет о выступлении опального маршала. Но уж больно тошным виделось Жукову его сегодняшнее положение, ничтожным и оскорбительным, – и это после тех вершин, на которых он стоял совсем недавно, после той власти, которой обладал, после тех горизонтов, которые ему открывались.

Все рухнуло в одночасье, душа металась в поисках выхода, непривычная ни к таким поискам, ни к таким унижениям. Хочет Сталин слышать себя в каждой строчке его докладов – пусть слышит, только бы поверил, что никакой корысти в поступках Жукова не было. Горяч? Да, горяч. Груб? Да, груб. Но по отношению к кому? Зазнался? Было, пожалуй, и такое. Так ведь не в Царскосельском лицее обучался и воспитывался, не в пажеском корпусе, а в скорняжной мастерской, в унтер-офицерской школе, где в выражениях не церемонились, на полях войны, в грязи, во вшах, по колено в крови. Но и эта опала – тоже, как ни крути, наука, и не из самых худших, если вспомнить, чем кончилось «обучение» подчинению Тухачевского, Блюхера, Егорова и других – это давно, а бывших маршалов Кулика, Новикова и многих просто генералов – совсем недавно.

Наконец, Сталин не вечен, а там, бог даст… Главное, не позволить тем, кто придет ему на смену, задвинуть Жукова еще дальше. А они очень бы этого хотели. Потому что им нужна власть над страной, народом, армией, а ему, Жукову, только армия. Пусть не вся, но такая ее часть, которая бы удовлетворяла его право на обучение ее той науке войны, которая самому Жукову досталась слишком дорогой ценой. Сильная и хорошо обученная армия – гарантия независимости страны, тому, что сорок первый год не повторится. Азбука. Окружение Сталина не может этого не понимать. Даже такие бездарности в военном деле, как Маленков, Берия, Хрущев и нынешний министр обороны Булганин. Следовательно, не посмеют отстранить его от армии. Да и сама армия не позволит им этого сделать. Не должна позволить…

Шагая к трибуне, где уже собралось руководство городом и областью, Жуков вспоминал другие времена, другие праздники, когда он стоял на другой – самой главной трибуне страны, а мимо шли войска, сильнее которых в мире пока еще нет. Мысль его возвращалась к тому прошлому, когда Сталин не мог без него обойтись, как ни старался, и эти воспоминания согревали душу маршала, заставляли гордо нести свою тяжелую голову. В конце концов, он служил не Сталину, а Советскому Союзу, его народу и делал все, что было в его власти и силах. И это никто у него не отнимет: ни вчерашние друзья, ни сегодняшние враги. На Руси всегда так: сперва славят, потом гонят, а когда припечет, зовут снова. Так было с Александром Невским, князем Пожарским, Суворовым, Кутузовым. Что сегодня можно сказать об их гонителях? Почти ничего. А имена спасителей отечества народ помнит и будет помнить вечно, пока стоит русская земля.

Жуков остановился перед ступенями, ведущими на трибуну, огляделся: перед ним, за жиденькой цепью милиционеров в белых кителях, колыхалось людское море, окруженное берегами из разномастных зданий с черными глазницами окон, мощные репродукторы гремели маршами, серое небо, нависшее над городом, сползало на юго-восток, грозя дождем и даже снегом. До начала демонстрации оставалось несколько минут. В ожидании торжественной минуты стихли репродукторы, и стало слышно глухое гудение площади, похожее на гудение пчелиного улья.