Жернова. 1918–1953. Держава - [7]
Бабель вышел из магазина, неся с большой осторожностью кулек из серой бумаги. Он качал большелобой головой, а на лице его все еще блуждала жалкая ухмылка провинившегося школяра. Иногда ему кажется, а сегодня он почти в этом уверен, что Розалия Марковна служит в ГПУ, что ее антисоветские причитания есть чистая провокация, рассчитанная на простачков. Но, поразмыслив, он всякий раз приходит к выводу, что этого не может быть, что Марковна просто свихнулась на несбывшихся мечтах о своем миллионном деле. Да разве она одна! Сотни тысяч, если не миллионы. Но лично ему нет до них никакого дела. Лично у него дела идут как нельзя лучше: его писания нарасхват, уже есть несколько книг, готовится к печати полное собрание, совсем недавно… нет, не совсем недавно, но это не важно… звонил Сталин и спрашивал его, Бабеля, мнение о вышедшей тогда книге стихов Анны Ахматовой: не контрреволюционны ли ее стихи? И это был не первый такой звонок. Еще раньше Сталина интересовали то Шолохов, то Булгаков, то Мандельштам. И всегда Исаак Бабель говорил то, что думал: мол, талантливые, конечно, но творчество их не без недостатков. Иногда даже очень серьезных недостатков с точки зрения социалистического строительства. И Сталин всякий раз соглашался: «Ми тут тоже уже так думаем, товарыш Бабэль».
Только представить себе лет двадцать назад, что ему, Исааку Бабелю, еврею из Одессы, будет звонить домой… и кто? — сам Сталин! Это даже выше, чем царь Николай Второй. Вот если бы царь позвонил Исааку в шестнадцатом году, а еще лучше — лет на десять раньше, когда Исаак еще ничего не слыхал об этом Сталине, тогда, быть может, не было бы и революций. Зачем еврею революции, если ему и без них неплохо? Многие евреи были против революций. Многим евреям было не так уж плохо до революции. Хотя царь им и не звонил. И Бабель тоже обошелся бы без революций, но поскольку царь не звонил и революции таки случились, то он не имеет ничего против революций: умный человек всегда и везде найдет свое место. Тем более умный еврей.
Рядом с тротуаром и чуть впереди притормозил черный лимузин, открылась дверца и знакомый голос окликнул Бабеля:
— Исак! Товарищ Бабель! Какими судьбами? Вы что здесь делаете? Куда путь держите? Батюшки! Никак с цветами? В такую-то поздноту!
Исаак Эммануилович остановился, вгляделся и узнал в капитане НКВД сына первого «президента» СССР (тогда еще РСФСР) Якова Свердлова, двадцативосьмилетнего Андрея Свердлова, очень милого человека и прекрасного товарища. Лицо Бабеля расплылось в радостной улыбке:
— Андрей! Рад тебя видеть! Забываешь старых друзей!
— Работа, Исак! Работа!
Свердлов выбрался из автомобиля, стройный, цветущий, хотя под глазами круги, а вокруг рта обозначились резкие морщины. Он остановился напротив Бабеля в почтительной позе. Бабель, сунув зонтик под мышку, великодушно протянул ему руку, потряс, еще раз повторил, что очень рад его видеть, но, к великому сожалению, временем не располагает: деловое свидание. Свердлов извинился, взялся за дверцу авто, но, спохватившись, обернулся:
— Исак! Совсем забыл! Ведь я чего ради остановился, увидев вас: книга у меня тут вот… — И он показал книгу карманного формата, обернутую в бумагу. — Понимаете, какая штука, — весело, со смешком, говорил Свердлов. — Книга без авторства, без выходных данных и даже без названия! Очень любопытная книженция, доложу я вам. Мы уж гадали-гадали — нет: не можем понять, что за штука. Гляньте, пожалуйста, наметанным глазом, Исак! Очень вас прошу. Всего-то одну-две минуточки. Для вашего писательского глаза этого довольно, чтобы понять, кто мог эту книгу написать и кому она может принадлежать. А мы вас даже подвезем, куда скажете…
Свердлов протянул книгу Бабелю, потянул у него из-под мышки зонт, из руки кулек с цветами:
— Давайте пока подержу.
Место оказалось не очень-то освещенным. Бабель глянул туда-сюда, ища более подходящего места, но места такого не находилось. Тут открылась задняя дверца авто, кто-то доброжелательно предложил:
— Да вы садитесь к нам, товарищ Бабель: здесь светло.
Бабель плюхнулся на сиденье, вздел на нос очки, раскрыл книгу на середине и обмер: он держал в руках «Майн кампф» Адольфа Гитлера, собственный экземпляр, с собственными пометками на полях.
— Что, узнали? — спросил Свердлов и гнусно хихикнул.
— К-как она кык вам поп-пала? — пролепетал Бабель, сильно заикаясь.
В тот же миг книгу у него из рук решительно и твердо вытащили, в дверце возникла черная фигура, поддела задом и плечом, втолкнула в глубь машины — и писатель оказался зажатым между двумя очень плотными и жесткими телами. Авто всхрапнул мотором и понесся по улице Горького вниз, в сторону Кремля.
— Андрей! Что это значит? — вскрикнул Бабель и не узнал своего голоса.
— Я тебе не Андрей, гнида фашистская! — воскликнул Свердлов петушиным голосом. Покрутил головой, точно шею его душил воротник гимнастерки, закончил более спокойно: — Это значит, гражданин Бабель, что вы арестованы.
— За что? — пролепетал гражданин Бабель, понимая, что вопрос бесполезен и даже глуп, но остановиться никак не мог: слова выскакивали из него помимо воли, в отупевшем мозгу билась лишь одна отчаянная мысль: «А как же роман о чекистах?» А ведь кто-то мудро советовал: «Пиши роман о Сталине. Алексей Толстой написал — никто его теперь и пальцем не тронет». А он, Бабель, лишь презрительно повел плечами… — Я ни в чем не виноват! — лепетал он. — Эта книга… мне дали ее почитать… Ведь я писатель, должен знать врага, его мысли… Я никому, никогда… Исключительно в целях познания… — И тут же приврал: — Мне только на прошлой неделе звонил сам товарищ Сталин… советовался… Вы не имеете права!
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
В центре повествования У. Сонтани — сын старосты деревни, подросток Тамбера. Он наделен живым воображением, добротой, тонко понимает природу, горячо любит мать и двоюродную сестренку Ваделу. Некоторым жителям кампунга кажется, что со временем Тамбера заменит своего отца — старосту Имбату, человека безвольного, пресмыкающегося перед иноземцами. Это Имбата ведет сложную игру с англичанином Веллингтоном, это он заключает кабальный «договор о дружбе» с голландцами, вовлекая тем самым лонторцев в цепь трагических событий.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".