Женя Журавина - [71]

Она прошла в свою комнату, переоделась и затем принялась готовить обед и заодно ужин. Катя легла на кровать и отвернулась к стене.

Ночью, уложив девочку, Женя решила написать Рудакову.

Она писала:

«Николай Ильич!

Не удивляйтесь! Сегодня расстались и сегодня же пишу это письмо. Хочу, чтобы оно застало Вас во Владивостоке. В том, что я пишу, виновата моя доченька. У нас вошло в привычку, что перед сном я рассказываю ей какую-нибудь сказочку, часто по ее заказу. Сегодня она потребовала: «Расскажи сказку про папу!» Требование законное: про козлят, про зайцев рассказываешь; почему не расскажешь про папу? Другим детям рассказывают если не сказки, то интересные были. А ей, бедной, похвалиться нечем: папу своего мы прогнали, когда Наташе был всего один месяц. Доченька ждала, и я, что бывает часто, стала сочинять: придумала ей «папу» и поместила его на далекой заставе. Сказочка короткая и, как обычно, начинается словами: «За горами, за морями живет наш папа...» Девочка уснула, а я сижу вот и думаю. Ведь сказочку придется повторять, пока «по нашей воле» папа «не умрет», совершая свой последний подвиг. Мы будем возвеличивать его, насколько позволит фантазия...

Николай Ильич! Дело, конечно, не в сказке, а в большой правде. Ребенку нужен отец и, конечно, такой, чтобы о нем можно было рассказывать с гордостью. Воспитывая ребенка, мы наполняем его собою. Но если нет родителей или одного из них, если мы опустели и опустились, кто же и чем наполнит?

Нам с Наташей «на папу не повезло». Я прогнала его как нечестного человека, и мне в конце концов стало легко. Я не представляю себе, как можно жить с человеком, вообще — жить, если совесть отягчена грузом пошлости, больших или малых неправд, совершенных тобою или твоим спутником. Идти через жизнь можно только с чистой совестью, сознавая свое право смотреть всем в глаза и всем говорить правду. И как бы счастливы были дети, как бы легко было воспитывать их, если бы мы, матери и учителя, указывая на отца, могли повторять «будь таким, как он», могли бы рассказывать про их доблесть — в бою ли, в труде, в быту, потому что и быт, наша будничная жизнь — какое она широкое поле для подвига, для доблести.

Почему я пишу об этом Вам? Я не забыла наш спор о воспитании человека большой воли, больших планов, большевика типа «старой гвардии». Вы были этим озабочены, но не знали, как решить эту задачу, как к ней приступиться. Не знала и я. Теперь мне кажется, что нужно начинать с воспитания родителей, нужно в полной мере использовать героизм нашего народа. Наше время представляется мне настолько величественным, героическим, что для воспитания людей больших планов, смелой мечты и славных дел — самые широкие возможности, каких никогда и нигде еще не было. Весь вопрос в том, как включить детей в планы и мечты народа, захватить пафосом борьбы и труда. Ведь стоит только осознать величие эпохи, роль народа в решении мировых проблем, как поднимется богатырское чувство. И если невозможно рассказать сказку «про нашего папу», то сколько их можно рассказать про наш народ, про его лучших сынов. Когда подрастет моя доченька, какие «сказки» я будут рассказывать! А про народ и сказок всех не расскажешь и песен всех не пропоешь — так велики его дела...»

В это время пошевелилась Наташа. Женя отодвинула письмо и подошла к кроватке: ясное, довольное личико, порозовели щечки; должно быть, видит во сне свое неожиданное богатство — ворох игрушек. И тут мысли Жени приняли другое, казалось бы совершенно неожиданное направление: «Нет, не то, не так... И он не поймет. Он такой же, как и был, недогадливый. А что она должна ему сказать? Нам надо быть вместе! Приезжай или приеду я. Наша жизнь будет светлой, чистой, радостной...»

И Женя, разорвав свое большое письмо, торопливо написала одну только строчку, сунула листок в конверт, надписала адрес и снова, с письмом в руке, подошла к кроватке, словно хотела. вручить его своей доченьке. Постояв минутку, она опустилась на детский стульчик и задумалась...

Утром, когда Наташа проснулась, она увидела, что мама еще спит, уткнувшись в ее подушку, и такая ласковая, точно рассказывает ей самую счастливую сказку.

— Мама, а у нас солнышко. Много-много...

Женя открыла глаза.

Поток утренних лучей прядал по комнате, а пучок, упавший на круглое зеркальце, стоявшее на столе, играл на потолке.

В это время в соседней комнате Павлуша тормошил свою маму:

— Мама, кушать хочу...

— Проси у тети Жени.

Женя очнулась, увидела на полу свое письмо, подхватила, порвала его и заторопилась на почту.

«Приезжай, мы ждем!» — такой короткой была ее телеграмма Рудакову, а отправив ее, Женя почувствовала огромное облегчение.

Она возвращалась домой легкая и счастливая, как в первый день своей работы в школе, когда после уроков шла по рыбацкому поселку, распахнув полы легонького пальто, встряхивая непокорными волосами.

Наконец-то все невзгоды позади. Она будет там же, где и он; будет по ночам слушать прибой океана, по утрам первой в нашей стране встречать солнце, а день заполнять работой и заботой. Школа есть и там.

«Ах, скорей бы шла телеграмма! Скорей бы ехал...»