Женя Журавина - [62]

С середины зимы большой помехой в работе учительниц стали посетители: сельская молодежь, изредка — геологи, работавшие по соседству. Гости обычно не торопились и готовы были сидеть до утра; хозяйки вначале церемонились, а затем стали выпроваживать за дверь, иногда вовсе не пускали через порог:

— Нам некогда. Нужно готовиться к урокам.

Но бывало и так, что кто-нибудь задерживался допоздна; случалось, что они пели и плясали. Это было время, когда с фронта приходили радостные вести, салюты раскатывались по стране торжествующим громом, а песни, казалось, пели сами себя, люди лишь подпевали. Скоро, однако, эта радость оказалась отравленной: поползли слухи о недостойном поведении молодых учительниц. В конце марта из города приехал инспектор.

Инспектор Маслюк, мужчина крупного роста и представительной наружности, к тонкостям педагогического процесса относился с полным равнодушием, зато с большим подъемом инспектировал хозяйственную деятельность школ и разбирал жалобы; и чем грязнее была жалоба, тем с большим удовольствием он принимался за работу и, смакуя подробности, отнюдь не спешил с завершением дела.

По приезде в школу он прежде всего решал два вопроса — где будет жить и где питаться — и приступал к работе только после того, как «замаривал червячка».

— Приехал, понимаешь, проверить вашу школу, — говорил он Журавиной. — Вот отдохну, и начнем. Где бы у вас «заморить червячка» и часок всхрапнуть.

— Пойдемте к нам на квартиру, — сказала учительница Левкова. — Живем мы небогато, но... чем богаты, тем и рады — не обессудьте...

— Ничего... Я существо всеядное.

«Червячок» у Маслюка оказался прожорливым, и девушки, торопясь на урок, оставили его одного завершать завтрак. Гость не церемонился: все съедобное, оказавшееся на виду, было съедено, а «всхрапнуть» он выбрал кровать, которая показалась пышнее другой.

В школу инспектор заглянул уже под вечер, когда учителя обсуждали итоги прошедшего дня.

— Ну понимаешь, и отдохнул я у вас, — сказал он, входя в учительскую. — Давайте решим, где мне устроиться с ночлегом.

— Пожалуйста, ко мне, — ответил Миляга, — больше здесь не у кого.

— Ну тогда пошли. Разбираться будем завтра. Работа не волк — в лес не убежит.

Когда учительницы пришли к себе на квартиру, ими овладело негодование: на полу следы сапог, постель Савиной смята, одна из чашек превращена в пепельницу.

И они стали мыть пол, посуду, готовить ужин.

— Девоньки, а хлеба-то нет, — оповестила Савина. — И масла нет, и карамельки исчезли.

— Как нет? Неужели все съел?

— Скушали, — сокрушенно подтвердила Савина. — У них «червячок», понимаешь, большой, вроде удава... Ха-ха-ха! — залилась она и упала на кровать. — Ха-ха-ха!

Савину поддержала Левкова. Хохот заполнил квартиру и едва не довел хозяек до истерики. Слово «понимаешь» не сходило с языка, а «червячок» инспектора подливал масла в огонь.

— Паек, понимаешь, нынче маловат!

— А «червячок», понимаешь, прожорлив!

— А карамельки, понимаешь, сладкие...

Совсем другой разговор происходил в квартире Миляги. Хозяин и гость подогрели себя настойкой и едва различали, что стояло у них перед глазами, а стояла огромная сковорода с яичницей, нарезанные крупными кусками сало, капуста, грузди, рассыпчатая картошка, от которой поднимался к потолку густой пар, и кувшин с наливкой.

— Почему у нас учителя плохо живут? — рассуждал Миляга. — Потому, что не умеют жить. В деревне жить — можно как сыру в масле кататься. Всякий может развести птицу, пчелу, посадить огород. А дикоросы! Грибы, ягоды, виноград! А они ждут пайка, вымаливают у колхоза. Лично я в колхозе не нуждаюсь.

— Вы партийный? — спросил инспектор.

— Нет, я беспартийный.

— Я, понимаешь, тоже.

— А наши учителя, как малые деточки: дай яичко, облупи да еще и в рот положи. А вот насчет гулянки у них выходит! В квартире каждый вечер тарарам. Болтают, кое-кто остается ночевать. А как это отражается на воспитании?

— Да, это, понимаешь, недопустимо.

— Скажу вам прямо, хоть вы и начальство — крайоно плохо знает свои кадры и, видно, по всему, не дорожит ими. Я в этой школе семнадцатый год, поднял ее на ноги поставил, и вот благодарность: меня по шапке, а на мое место — пигалицу...

— Позвольте, ваша фамилия Ми...

— Миляга.

— Это о вас была заметка в газете?

— Обо мне. Но тут раздули, извратили...

— Ну как же! Неудобно! Директор — и вдруг стал за прилавок.

— Но ведь я продавал то, что добыл вот этими руками. Помогаю тому, кто не имеет. Мне же надо одеть-обуть четырех человек.

— Согласен, но тут, понимаешь, политика — деликатная вещь. Но мы с этим разберемся. Лично я не возражал бы...

На другой и на третий день Маслюк посещал уроки, знакомился с хозяйством, с документацией школы, а вечером устроил педагогическое совещание.

— Целью моего приезда является, понимаешь, не инспектирование школы, как таковое, а общее ознакомление, поскольку ваш район закрепляется за мною, — начал он совещание. — Есть одна жалоба. Ну, хозяйственная сторона вообще хромает. Об этом я буду особо говорить с директором, представителем колхоза, в районе. Об уроках ничего плохого не скажешь...

— А вы скажите хорошее, — не утерпела Савина. — Плохое, товарищ Маслюк, мы каждый день обсуждаем. Интересно знать, что хорошее увидели у нас?