Женя Журавина - [40]

— Надо, чтобы в семье взялись как следует! — бросила реплику учительница Гнетова.

— В семье некому. Все дело в количестве и качестве нашего труда. Нам надо подогнать отстающих. Ведь вот на ваших уроках, товарищ Норкина, все время уходит на работу с теми, кто не успевает. А успевающие сидят, ждут и ничего не делают. Надо выделить отстающих и позаниматься с ними отдельно. Как это сделать? Будем учиться один у другого. Организуем серию открытых уроков...

Коллектив не поддержал директора. Выступил Миляга:

— От нас требуют работы в две смены, а платить будут за одну. Только на нашем производстве это и бывает. На любом другом — за дополнительный труд дополнительная плата.

— Но ведь мы исправляем свой брак! — сказала Агния Петровка.

— Я даю уроки по всем правилам. У меня уроки — комар носа не подточит. Сколько у меня перебывало инспекторов — никто плохо не отзывался. А в том, что они не успевают, — не моя вина. У многих плохое питание: сахара нет, жиров тоже; керосина нет — спать ложатся в одно время с курами. В классах холодно. При таких условиях они и не могут успевать. Мы не должны втирать очки: что есть — то есть...

— Что же делать? — спросила Агния Петровна. — Сахару завтра не прибавят, жиров тоже. Сидеть сложа руки? Мириться с тем, что есть?

— Я присоединяюсь к Ивану Ивановичу, — сказала Норкина, учительница русского языка. — Неуспеваемость по русскому языку — это результат низкого культурного уровня. Нашим ученикам не хватает слов. По-моему, — судите меня, как хотите, — седьмой класс слить с шестым и выпуска в этом году не делать! Я и осенью говорила то же самое. А дополнительных занятий вести не буду. У меня свои дети. Я сижу на уроке, как на иголках: как бы дома чего не случалось. Сама в классе, а душа дома...

— Работы требуют, а что получаем? — сказала Гнетова. — Вчера получила по карточке четыреста граммов карамели, принесла домой, и мы их... за один присест... И еще я не понимаю, почему так много разговоров об уроке: открытый, закрытый... Может, я ничего не понимаю? Ну, не я в школу просилась, а меня просили. Не подхожу — ищите другого... Теперь люди с огородов больше выручают, чем мы на службе.

Преподаватель математики хранила молчание и продолжала проверять тетради.

Женя не утерпела:

— Разрешите мне!

— Пожалуйста, Евгения Михайловна.

— Товарищи, ну что это такое? Ну поглядите вы на себя... Мы же учителя! И какое сейчас время! Товарищ Миляга, ну как же вам не стыдно! Рабочие по три смены не выходят с завода, а вы переработали... Наговорили ужасов: есть нечего, керосина нет, дров нет... А где же вы были, директор школы? Вы же за все это в ответе...

— Не вам меня учить! У меня за плечами двадцатилетний трудовой стаж!

— И за двадцать лет не научились заготовлять топливо... для школы. У вас на дворе поленница под самую крышу. Ну какая же работа, когда человек прямо заявляет: сама в классе, а душа дома. Наоборот надо! В классе душа! Или еще: не говорить об уроке... Да как же так? Агния Петровна, ну скажите вы!.. Что же это такое? Так же нельзя! Ведь на то мы и поставлены, чтобы менять условия! Не верю я, что нельзя сделать так, чтобы было хорошо. Что же будет, если в такое время мы опустим руки! Надо работать изо всех сил...

Раздосадованная, не находя нужных слов, Женя опустилась на стул.

— Кто еще?.. Вы, Ксения Григорьевна? — обратилась она к математику. Та отрицательно покачала головой.

Желающих не оказалось, и Агния Петровна выступила сама. Она удивила Женю: ожидала, что будет «метать громы и молнии», а она совсем спокойно:

— Иван Иванович, государство правду знает и, надо полагать, лучше, чем мы с вами, и зовет нас не к обману, а к труду. Мы должны научить. И говорить надо о том, как учить, чтобы научить именно в этих условиях. Минувшая неделя не прошла даром: мы уяснили, что дети знают и чего не знают, теперь надо одних приохотить, а других и приневолить к работе. А средство для этого одно: надо ближе подойти к ученику, больше проявить о нем настоящей заботы. Нужно на каждом уроке видеть, как усвоили материал, с чем ушли из школы. На других производствах, какие вы имеете в виду, шлифуют каждую деталь. А брак просто не принимают, заставляют переделывать. У нас же брак сходит с рук. Это недопустимо...

Расходились с совещания обеспокоенные, но все по-разному. Миляга говорил жене:

— На мне далеко не уедут! Где сядут, там и слезут. Я не из таких...

— Она уже обежала все село, эта подпевала, — ответила супруга, имея в виду Женю.

— Да, и в зарплате нас подрезали. Примерно на четыреста убавится. Надо будет нажимать на хозяйство.

* * *

Для работы с населением на долю Жени досталась окраина поселка. Для начала она побывала в каждом доме, а затем стала собирать в один, наиболее просторный и удобный для всех. Начало было трудным. Женю просто-напросто не хотели слушать: людям нужны были не слова, а дела; и выручали ее здравый смысл и та «бабья мудрость» — живой сердечный подход к человеку, — которые особенно ценила в ней Агния Петровна. Конспектов у нее не было, зато для каждого находилось свое особое слово, не чужое, заученное, но именно свое, согретое в душе, простое, житейское, поэтому и разговор получался живой, человеческий, доходивший до сердца. То, что вначале казалось чужим, далеким, каким-то образом становилось своим, близким, жизненно важным. В одной семье она начинала с детей: как лучше одеть, учить, воспитывать, в другой — с тех, кто на войне; в третьей — с хозяйства. Само собой приходили и начало и конец беседы, и секрет, по-видимому, заключался в том, что она подходила к делу просто, так, как само дело подсказывало. И когда через час-полчаса уходила, люди чувствовали, что в доме осталось что-то новое, какой-то особый дух, то, чего раньше не доставало. Поэтому, когда она предложила собраться для беседы в один дом, к Юрковым, пришли и званые и незваные: все хотели узнать новости, какие принесет учительница.