Женский хор - [3]

В самом дурном расположении духа я переступила порог отвратительной, вонючей гардеробной-клетушки (где все раздеваются вместе, медсестры, сиделки и интерны, как в стойле), чтобы оставить там свои вещи, но, увидев пару ярко-красных туфель-лодочек на верху металлического шкафа, поняла, что все гораздо хуже, чем я предполагала. Когда она в халате и пластиковых сабо, никогда не скажешь, кто это — медсестра или сиделка, а когда она переодевается в гражданское, чтобы пойти домой, ты видишь, что это всего лишь несчастная вульгарная баба. Белый цвет — он ведь как камуфляж.

Шкафчики на ключ не закрывались. Я не могла оставить там сумку для ноутбука и плащ. Я выбрала халат своего размера, прицепила к нему бейдж с надписью: «Доктор Джинн Этвуд, интерн» — и опустила в карман маленький, совершенно новый блокнот. Мне сказали, что Карма любит, когда его тирады записывают, что это льстит его самолюбию; поскольку я пишу очень быстро и хорошо разбираю свой почерк, я подумала, что мне это, наверное, поможет.

* * *

Сделав глубокий вдох, я толкнула двойную дверь длинного коридора, отделявшего роддом от гинекологического сектора 77-го отделения, женского отделения и Чистилища.

Стоя в пустынном коридоре, с головой, полной всех этих мыслей, с сумкой через плечо, с халатом, перекинутом через руку, я покачала головой и вздохнула от ярости и разочарования. То, чем занимаются в этом учреждении, — полная противоположность моим интересам и тому, что я делала до настоящего времени. Прийти сюда не было моим решением. Меня толкнули на это обстоятельства.

Я посмотрела на часы. Здесь мое опоздание никому не будет стоить жизни — в отличие от блока. Можно пойти попить кофе с подружками — там, наверху… Наконец я сделала глубокий вдох и сказала себе, что нужно идти. Я подняла воротничок, чтобы не возникло двусмысленности: я — интерн, а не какой-нибудь прыщавый недотепа экстерн. Я подняла голову как можно выше и пошла по коридору, пытаясь за сорок пять секунд, отделявших меня от двери, вспомнить все, что я знала о психологии цикла, об овуляции, месячных, обо всех этих проклятых женских делах, на которые мне на самом деле было плевать, но о которых мне предстояло вдосталь наслушаться. Черт!

В конце коридора я увидела двустворчатую стеклянную дверь. На пластиковый пол падал треугольный луч света. Сквозь одну из прозрачных створок я увидела загадочный силуэт и остановилась.

Потому что мне вдруг стало страшно.

Страшно, что я не знаю и не умею. Страшно, что не смогу. Не смогу сделать все так, как нужно.

Страшно, что оплошаю.

Что окажусь не на высоте.

За последние годы я узнала ужасно много нового, а теперь вдруг поняла, что не уверена, что что-то из этого осталось в моей памяти. Вспомню ли я? Поможет ли мне это хоть в чем-нибудь?

Я стояла и смотрела на дверь, и, когда причудливый силуэт зашевелился, ко мне вдруг вернулись все мои знания, как озарение, как вспышка.

Я открыла дверь и вошла.

Вторник (Анданте фуриозо) [7]

Отделение

Все время спрашивай себя: «Чего он/она (от меня) хочет?»

Я оказалась в другом коридоре, длиной всего несколько метров, который завершался стеклянной дверью на улицу. На линолеум падал луч света. Справа я увидела две двери. Одна из них — дверь в туалет. Табличка на другой гласила: «Консультант вернется в десять часов». Слева от меня — регистратура, отгороженная от коридора стойкой с откидной дверцей. Дверца была открыта, и женщина примерно сорока лет — несомненно, это ее силуэт я видела сквозь стекло — положила на стойку сумку и, порывшись в ней, извлекла маленькую зеленую карточку, которую протянула женщине в белом халате за стойкой регистратуры.

За регистратурой, отделенный стеклянной перегородкой, находился зал ожидания без окон. Он был пуст.

Я вошла, и обе женщины обернулись ко мне.

Сорокалетняя кивнула в знак приветствия.

— Здравствуйте, — сказала секретарь, приподняв бровь.

На вид ей не было и тридцати. Черные волосы собраны в два хвостика. Почти на каждом пальце перстни, в ушах огромные серьги и пирсинг, пирсинг над глазом, кричащий макияж и ужасная татуировка в форме паутины на шее. Она напомнила мне персонаж из какого-то сериала, только я не могла вспомнить какого именно.

— Здравствуйте… — сказала я самым важным и неприступным тоном, на какой только была способна. — Я доктор Этвуд, интерн акушерства и гинекологии. Я должна приступить к своим обязанностям… Здесь.

Она как-то странно на меня посмотрела, пожевала жвачку и сказала:

— А… о'кей. Я — Алина, секретарь. Доктор Карма меня предупредил. Он скоро будет. Вам придется немного подождать, пока я занимаюсь пациенткой, хорошо?

— Хорошо.

В коридоре было душно. Я сняла плащ.

— В кабинете есть вешалка, — сказала секретарь, указывая на комнату, смежную с регистратурой.

Выдавив из себя улыбку, чтобы не показаться невежливой и не вызвать у нее неприязни с первой же минуты (секретарь отдела — это порой как жена начальника, настоящая стерва, гарпия, она может подсунуть ему твое заявление об увольнении в груду бумаг и заставить его подписать так, что он этого не заметит, — секретарши порой полные дуры), я вошла в кабинет. Он оказался намного меньше, чем я себе представляла. Вероятно, это была переоборудованная палата, каких в этой больнице десятки. В центре — деревянная перегородка, прикрепленная к двум металлическим рельсам и разделяющая комнату надвое. На стороне окна я увидела шкаф, письменный стол, кресло на колесиках для врача и два больших кресла для пациенток. На стороне двери — крошечный уголок для процедур с гинекологическим креслом на хромированных ножках; вдоль стены располагались шкафчики и раковина.