Женские причуды - [14]

Я иду к платяному шкафу и начинаю вытаскивать вещи. Мысленно я свела выбор или к длинной черной юбке в складку, или к короткой черной замшевой — с любой из них можно надеть черную водолазку с коротким рукавом. Есть другой вариант — новый черный костюм, под который пойдет боди с вырезом лодочкой или блузка в узкую полоску. Разумеется, пошло бы и простое платье. Но у меня его нет, поэтому сразу вычеркиваю из списка.

Или отказаться от идеи черного на черном и надеть красивую одежду пастельных тонов? В конце концов, скоро весна (всего через несколько месяцев), и я могла бы прийти в голубом кашемировом свитере, широких синих брюках и новом любимом ремне с серебряной пряжкой. С таким нарядом отлично будут смотреться туфли в цветочек от «Прада». Не следует забывать и про коротенькую коричневую юбку в полоску и кремовую футболку. К ним подходит ремень с прострочкой, который мне уже разонравился. С другой стороны, я не вынесу целый день в коричневых ботинках, которые подходят к такой одежде. А возможности найти другие нет. Зачем я только бросила поиски вчера, пока было время!

Я довожу кучу посреди спальни до той величины, когда еще можно пересечь комнату. Пришло время украшений. И тут мне звонит мама. У нее прямо шестое чувство. Стоит мне задуматься, что надеть, она тут как тут. И непременно выскажет свое мнение.

Мама ростом пять футов восемь дюймов и недавно вступила в клуб «Светлые волосы нас очень красят». У нее слегка восточный вид, что очень странно, поскольку мы все евреи. Высокие скулы разве что не вонзаются в глаза. Не исключено, что она самая красивая женщина на Земле, и дело не в том, что она моя мама. Кто увидит, тот поймет. Когда она решила покраситься в блондинку, сочетание черных глаз, невозможно высоких скул и идеальных зубов оказалось даже чрезмерным. Она не может пройтись по улице, чтобы каждый первый встречный не обернулся. Мне приходилось брать ее под руку и быстро вести через толпу, выкрикивая всякие ругательства, чтобы к ней не успели пристать.

Она и не догадывается, как ошеломляет людей. Зато я знаю. Когда я знакомлю ее с кем-нибудь, мне всегда хочется сказать: «Представьте себе, это моя мама».

Я очень беспокоюсь за нее, когда она ходит одна. Мама вечно бродит по улицам, улыбаясь, со своей идеальной осанкой, даже не предполагая, что мужчины обращают на нее внимание, а все женщины невольно надеются, что ее ударит молния. А она идет себе, и мысли ее полны невинной радости. Мама никогда не думает, куда направляется, поэтому часто умудряется заблудиться. Она так прочно связана со мной и Зоей, что даже тысячи миль ей не помеха. Когда мы с сестрой идем по улице в Манхэттене и сворачиваем налево на Пятьдесят седьмую улицу, мама делает тот же поворот, даже если сама она при этом на Уорт-авеню в Палм-Бич. По-моему, она подсознательно стремится следовать за своими детьми, чтобы удостовериться, что их не сбила машина. Мы с Зоей всегда отвлекали ее от дел насущных.

Однажды она явилась в мою школу в спортивном лифчике и колготках, потому что я забыла ленч. Вероятно, мама решила, что я умру без бутерброда с тунцом, и в панике выбежала из дома. Она нередко показывалась в школе наполовину одетая. Со временем друзья привыкли к ней. Они просто показывали на окна и говорили:

— Вон идет твоя мама в шапочке для душа, несет тебе варежки.

Поразительно, как двое стандартных детей вышли из чрева такой женщины. Удивительно и то, что я люблю ее. По идее, мне следовало ужасно злиться, что она не передала мне свои высокие скулы.

Мама не меньше привязана и к Зое, но скрывает это, потому что старшая дочь страшно независимая. Когда та уехала на год в Италию учить итальянский, мама тайно сняла там квартиру. Никто об этом не знает, кроме меня. Даже папа. Он по сей день уверен, что она пряталась от него, потому что сделала себе лифтинг.

Мама так занята мной и Зоей, что времени на друзей у нее остается до смешного мало, но они к этому привыкли. С большинством из них она познакомилась еще в колледже, и уже в те времена толку от нее было мало. Ее не вытащить на ленч, поскольку из еды она любит только соленые сухарики, а по магазинам с ней ходить и вовсе тоска, потому что мама живет по двум правилам, которые все портят. Правило номер один: не обращать внимания на моду. Она знает, что ей идет, и никогда не отступает от этого. Ей безразлично, что входит в моду. «Как входит, так и выходит», — говорит она. Правило номер два: носить один фасон туфель. Один. Зато у нее двенадцать цветов одного и того же. Мама ходит в лодочках от Стюарта Вайцмана еще с моего детства. Кроме того, у нее одиннадцать цветов одних и тех же шлепанцев и девять — мягких замшевых мокасин. А вот босоножки у мамы разные, почему-то она так и не остановилась на одной модели на всю оставшуюся жизнь.

Меня очень огорчает ее отношение к обуви. Я не купила бы такие же туфли во второй раз даже под страхом смертной казни. И все же я люблю ее, невзирая на наши различия.

— Привет, мам.

— Привет, солнышко. Что поделываешь? Она знает.

— Выбираю, что надеть в первый день на новой работе… стой-ка, угадай… никогда не догадаешься… но все равно попробуй… и дай трубку папе.