Женская верность - [7]

Акулина стояла, скрестив на груди руки и, сама не ведая зачем, присматривалась к окружающей местности, будто не жила тут всю жизнь, запоминала приметы. Не могла она тогда знать, что пройдет три десятилетия и будет она стоять на этом же месте и кто знает, найдет ли этот холмик.

Тимофей присел на корточки, развязал собранную Акулиной котомку, достал нож, поднялся и, отойдя немного в сторону, нарезал пласты дерна. Аккуратно обложил дочкину могилку. Встал, одернул гимнастерку, снял пилотку, перекрестился: "Прости отца своего, не смог тебя уберечь." Развернулся и зашагал прочь, стараясь скрыть от Акулины нахлынувшие слёзы.

Акулина шла следом. За погостом они сравнялись.

— Я тебя провожу чуток.

Некоторое время шли молча, Потом Тимофей остановился, взял её за плечи, поцеловал в щеку, лоб, нос… платок давно сбился, крепко прижал к своей груди.

— Иди назад, я вслед погляжу, как до околицы дойдешь. А то буду душой болеть, как ты вернулась. И жди, я скоро вернусь. Уж к половине срока подходит. Дослужу уж и возвернусь.

Это была весна сорокового года.

Акулина вернулась домой. Постояла немного на крыльце и пошла к Устинье.

— Устишка, пусти ко мне Лёнку пожить. И тебе на один рот меньше и мне легшее. А с Илюшкой водиться она к тебе будет прибегать. Да когда и ко мне заберёт, ничего особого.

Раньше, когда Устинья родила свою первую дочь — по рязански Лёнку — потом по паспорту Елену Тихоновну, Акулина была ещё не замужем и первую дочь Устиньи вынянчила она. Привязанность между ними была особая. Лёнка и так была частым гостем в доме Акулины.

— Ну, щёж. Приданое её не велико. Бог с вами.

Устинья понимала, как тяжело Акулине, одной в осиротевшем доме. Да и с дочерью она не расставалась, дома были рядом.

Так и жила это лето кудрявая русоволосая Лёнка на два дома. Отец её, Тихон Васильевич, уехал в далёкие края. Искать лучшей доли для своей семьи. И Устинья осталась одна с четверыми малолетними детьми.

Каждое утро, как только Акулина, подоив корову и процедив молоко, выгоняла её в стадо, Лёнка с крынкой молока бежала домой. Дома её ждали; Наська — позже по паспорту Анастасия и по жизни Надежда Тихоновна, Ванька — Иван Тихонович и самый маленький — Илюшка. Был Илюшка непоседлив и шкодлив. Отличался не только неспокойным нравом, но и зелеными как омут и прозрачными как чистая вода глазами. А ещё был он вихраст и кривоног. Ему, как самому малому, выделялась самая большая доля молока, остальное делилось между Наськой и Ванькой поровну. Своя телка была ещё молода и молока не давала, поскольку ещё не разу не телилась.

Жилось семье голодно и холодно. Устинья с раннего утра уходила на работы в колхоз. Как она потом говорила, работала за "палочки". Тихону, хоть и выписали паспорт, но с тем условием, что Устинья отработает положенные ему трудодни. Определялся объём работы, который засчитывался за один трудодень и в ведомости напротив фамилии ставилась палочка. После сбора урожая подсчитывали у кого сколько трудодней, потом правление колхоза определяло сколько и чего будут выдавать за каждый отработанный трудодень, и таким образом должен был производиться расчет с колхозниками. Каждый должен был получить определенную долю заработанного в коллективе. Поэтому работала Устинья от зари до зари, думая о том, чем будет кормить свой "выводок" зимой. Акулине надо было работать только за себя, потому что Тимофей был призван на службу в Красную Армию. Добросовестная и трудолюбивая, к осени она заработала даже больше трудодней, чем ей было положено.

Местная ребятня, та что постарше, помогала родителям по хозяйству. Таскали воду для полива, пололи, окучивали… Но деревенское детство и деревенское лето без речки не бывает. И детвора в жаркий полдень плескалась в теплых струях до посинения и грелась на горячем песке у разведенного костерка.

Как умудрился непоседливый Илюшка поранить свой зеленый глаз — не видел никто. И теперь уже Устинья шагала в райцентр, неся на плечах своего младшенького.

В больницу его не положили. Работников лечить негде. Но лекарства прописали. И Акулина, и Устинья, и даже маленькая Лёнка старались, как могли. Однако легче Илюшке не становилось. Постепенно острая боль понемногу стала уходить, но глаз стал уменьшаться и вовсе закрылся. Врачи Устинье объяснили, что может быть и можно было что-то сделать, но надо было сразу ехать в Москву и там проходить курс лечения. Устинья погоревала, да только куда бы она остальных дела, уехав с Ильей в Москву. Да и на какие деньги в Москву-то ехать? Так и остался у Илюшки один прозрачный как родниковая вода и зеленый как омут — глаз.

Вскоре вернулся в деревню из своей поездки Тихон Васильевич. Стал рассказывать, что был в Сибири и люди там живут не в пример лучше. В городе в магазинах можно покупать хлеб и белый и черный, на стройке платят зарплату, и денег хватает, чтоб есть досыта, да так что берут всё больше белый хлеб, а он — что наши булки.

Как-то вечером, уже затемно, когда корова сонно пережевывала в своём стойле сено, а куры угомонились на насесте, в дом Акулины прибежала встревоженная Устинья.

— Мой-то совсем ополоумел! Говорит — сторговался с председателем, выдаст он на меня ему докУмент, собирай, говорит, табор, едем. А куды ж я?! Четверо малых, да мать совсем обезножила, зрение — на вытянутую руку не видит. Опять же дом, какой-никакой огород бросить, телку зарезать. Страх. Боюсь поперемрём все по дороге, али там на чужбине. Сибирь. Помнишь, когда раскулачивали, наших деревенских туды ссылали. В хорошее место на верную погибель не ссылают. А он туда всех нас волоком волочит. О…о…ой! — запричитала Устинья.