Женская рука. Рассказы - [58]

— Ну расскажи что-нибудь. Как ты живешь, рассказывай, — сказала она, поднесла сигарету к губам — губы у нее были полные, — просто и ловко затянулась дымом.

А я — мне нечего было рассказывать.

— Расскажи лучше, как ты. Ты живешь в Афинах?

— О, нет, — мотнула она головой. — Никогда!

Она была как богиня, но шлем ее был открыт[30] — одни только волосы, иссиня-черные, играющие на солнце.

— Я здесь проездом, — пояснила она. — Это Жан-Луи. Он такой добрый, щедрый.

— Жан-Луи?

— Это мой друг, — вновь пояснила Титина, и губы ее приняли выражение, которое тетушки, будь они здесь, наверняка сочли бы вульгарным.

— А что он, этот твой друг, молодой, старый?

— Так. Средний.

— А мама знает?

— О, мама! Мама так довольна, что все так хорошо устроилось. У нее тоже своя квартира. Знаешь, если уж жить, так жить, — жить, понимаешь. Она так решила.

— А отец?

— Папа само собой, на него всегда можно положиться, — сказала Титина и глубоко вздохнула.

А я — я смотрел на нее и чувствовал отчаянную, наполняющую душу муку. Рядом со мною сидела Титина, такая добрая, близкая, такая открытая, такая мудрая. Я чувствовал, что одежда, приставшая к телу, душит меня.

А Титина все говорила без умолку, и легкие браслеты на ее запястьях в это время дрожали, звенели, звали. И все время глаза ее смотрели то так, то так: то восхищенно, то вскользь, холодно-небрежно. Глаза у нее каким-то особенным образом щурились. Кто знает, быть может, от блеска солнца.

— Скажи, Дионис, — сказала она вдруг, и у меня занялось сердце, когда я увидел нежные, едва заметные волоски на ее руке. — Ты вспоминал меня? Наверно, нет. Я была такая противная — ужас. А ты всегда такой добрый.

Удивительно, но Титина и впрямь верила всему, что говорила. Она посмотрела на меня испытующе острым взглядом, и в глубине ее синих искренних глаз, синих подобно разве синеве залива Сараникос, я увидел… что я увидел там?.. О, нет, она не лгала!

— Ну вот, как всегда, времени ни на что не хватает, — сказала Титина, и голос ее прозвучал грустно и вместе с тем деловито. — Послушай, Дионис, ты свободен? Есть у тебя время, ну, скажем, во второй половине дня? Может, поедем к морю? Так хочется искупаться.

— Но ты забываешь, это же Греция, — недоуменно возразил я. — У нас не принято здесь, чтобы мужчины и женщины плавали вместе. Должно быть, еще не научились.

— Пф! — усмехнулась Титина. — Ну так научатся. Мы же поедем вместе. Если только ты свободен, конечно… Ближе к вечеру.

И сразу время стало для нас игрушкой, и мы заводили, включали его, выключали. О, как мы смеялись, как веселились, шутили, когда Титина, расплачиваясь за мороженое, вытащила пару скомканных ассигнаций.

— Только сначала у меня встреча.

— Встреча? С кем? — Сердце у меня сжалось.

— А, да так, подруга матери, — улыбнулась Титина. — Одна старушка — на носу бородавка.

Сердце тотчас же отпустило… А дома на обед была юварлакия. Эвридика готовила ее бесподобно, но теперь отчего-то еда была как опилки, не лезла в горло.

— Что ж ты не ешь? Эвридика старалась, готовила. Нехорошо, — то и дело вздыхала тетя Талия.

Я не стал говорить тетушкам, что встретил Титину Ставриди. С их старомодной щепетильностью они бы меня не поняли. Но мне страшно хотелось сказать им. К тому же предстояло долгое путешествие на автобусе: возможно, денег и на билеты не хватит.

Я встретил ее у входа в отель «Гранд Британь». На мой порыв сесть в автобус Титина ответила: «О, не надо» — и, повернувшись к швейцару, сказала легко и просто: «Вызовите такси». Такси подъехало.

— На то и деньги, чтоб тратить, — пояснила она.

В машине, когда доставались из сумочки по очереди сигарета, блестящая маленькая английская зажигалка, я снова увидел знакомый ворох купюр и несколько успокоился.

Потом я увидел браслет на руке Титины. На сей раз другой, из прозрачных ракушек с чарующим звучным шуршаньем и легких, как грецкие орехи.

— А, это пустяк, — сказала Титина. — Мне друг посоветовал, чтобы я положила все драгоценности в сейф, в Лионский кредит. Жан-Луи говорит, так надежней, в Греции может случиться все что угодно.

Я, конечно, сказал, что в Лионском кредите будет гораздо, гораздо надежней.

В такси покачивало, и, когда Титина летела от меня к дверце, я чувствовал упоительную легкость ее тела, легкого, словно этот браслет из ракушек, а Титина меж тем говорила все в том же духе, просто и деловито, и так всю дорогу. Весь этот блеск незнакомой мне жизни был для нее таким же естественным, как кожа — кожа у нее на руках. На берегу залива, на пляже, на афинском песке Титина предстала передо мной во всем своем божественном великолепии. На ней был купальник, переливающийся перламутром, и мягкая резиновая шапочка. Панцирь и шлем.

— Ну как тебе мой костюм? — спросила она, подведя губы. — Жану-Луи не нравится. Он говорит, ca me donne un air de putain[31].

И тотчас вскочила, побежала стремглав к морю, упала на воду, переливаясь чешуйчатыми блестками своего купальника. В воде мне стало несколько легче.

Потом мы плыли в длинных, струистых, серебристо-голубых волнах. Титина плескалась, откинув голову, и на губах ее поблескивали пузырики. Глаза ее то слипались от влаги, то раскрывались син