Женщины Кузнецкстроя - [26]

В это время в колхозе организовали детский сад. Говорят:

— Вон только Тайка может в детском саду ребятам нашить.

Я говорю:

— А у меня машинки нет.

— Машинку найдем,— отвечают,— кроить можешь?

— Могу!

Они привезли 3 куска ситца. Тогда кусками все брали. Комбинезончики надо было сшить на 3 и на 5 годиков. А санги-метров-то не было. Я все ниточкой вымеряю, скрою. Все хорошо сшили. Приехали, проверили — хорошие комбинезоны получились, — сказали. Из остатков пана-мочки сшили. Манку варить научили — специально в райцентр возили. Так я год проработала в детском саду.

Я же, когда вернулась, коров приняла — 72 штуки. По 12-14 коров за раз надо было подоить. У меня справочки даже целы все.

В Новокузнецк снова мы с родителями приехали 28 февраля в 1935 году. Через 2 суток после дороги братик говорит: «Тайка, пойдем, я тебе работу буду искать». Я так испугалась, — поди, тут, в городе, нигде и годна не буду. Он меня все на почту хотел устроить, а я туда с неохотой. Тогда на Нижней Колонии была центральная почта. Я говорю:

— Митя, я не хочу на почту, газетки носить.

А уже договорились.

— А куда ты хочешь?

— Я же шить хочу.

Пошли туда, где стадион сейчас. В чистом поле барак стоял, комнатушка. Ну, мне сказали: «С удовольствием, но пусть подождет месяца два — мы расширяемся». Тут же развернулись и пошли на Верхнюю Колонию с Митей. По левую сторону заводоуправление строилось. Кое-как пере-шагали через горы глины. Пришли на ул. Тельбесскую, где Бардин и Бутенко жили. Встречает нас в швейной мастерской артели «Возрождение» дядя Миша Щербаков, москвич:

— Нам, вообще, надо работника, только на мужскую одежду. У нас 9 человек.

Я говорю:

— Я дома шилась, —все засмеялись:

— Она у нас зашьется! — мы с братом прижались, стоим.

— А машинкой можешь водить?

— На ручной шью, а ножную никогда не видела, не могу.

— А наперстком?

Хорошо умею.

— И иголку берешь хорошо?

— Как же, я же шьюсь дома.

Оформляться пошла в УРС (управление рабочей силы). Потому что со спецпереселенцами я не имела права оформляться. Они оформлялись на Островской площадке, в комендатуре. Главным там был Сафонов комендант. А у нас начальник был Иван Николаевич. Он говорил: «Мы лишенцы, а ты вольная, иди в УРС». Вот я туда на собрания ходила. Все сидела да и молчала, а уйти нельзя.

Я вся загорелая была. (На вокзале алтайском сидели трое суток, не могли уехать. Ехали киргизы, у них были шапки с хвостами, а на хвостах вши ползали. Они говорили, что из Алма-Аты, казахи. Всю дорогу ехали стоя в проходе, а сумки — в ногах. Поезда битком набиты людьми были.)

В первую очередь дали мне распороть брюки. Назавтра пришла — принесли брючки Бардина. Коричневые, около ботинка пробилось чуть-чуть. Хорошо подштопала, отдала. Через неделю никто меня не обозвал колхозницей. А он, бывало, на другой день на бричке утречком-то подъедет, одни брюки заберет, а другие оставит. Я их поглажу, сложу. Утюги-то раньше на печке калили, печка здоровая, а утюги всякого сорта — большие, маленькие — чугунные, литые. Каждое утро гладила ему брюки, пиджачок, — это уж моя работа. Дядя Миша, закройщик, скажет: «Ты уж иди на работу пораньше, не опаздывай». Я — бегом по туннелю. Бегу через школу, перешагиваю через штакетник — низкий такой, и бегом. А как-то остался у меня случайно платочек розовый с горошками от костюма, батистовый, я все хотела отдать, а боялась: подумают, что я его затаила. Долго хранила. Затерялся потом. Я довольна была работой, и все спецпересе-ленцы тоже: «Наша колхозница никому не уступит».

Потом некоторые ко мне ночевать приходили в половодье. В то время через Томь лодка только ходила, и мостик был узенький-узенький, деревянный. Они старались остаться на этом берегу в половодье.

А мы-то жили на мелькомбинате. Когда мама с папой приехали, купили избенку там и корову.

Рассказ Людмилы Васильевны, дочери Таисии Тимофеевны:

Мои родители долго не имели детей. Тут еще в период войны разлука сказалась, и нас мама родила троих уже к 40 годам. Старшего нашего брата мама родила в полных 35 лет, в 1947 году, меня — через 1,5 года, сестру — в 1950. Всю жизнь так проработала швеей, а под старость лет оказалось, что ей не хватает стажа. Ходили мы на фабрику «Березка» по этому вопросу. Мама моя не имеет сейчас достаточно документов, чтобы получать пенсию, потому что она не забрала трудовую книжку. Руководители фабрики все откладывали на потом, и на сей день 5-я швейная фабрика (теперь «Березка») говорит: «Подавайте в суд. Мы знаем, что у нас утрачено 12 трудовых книжек, украдены, и нужно теперь свидетелей искать». Я походила, нашла свидетелей, что с мамой работали: Мархинина Прасковья Степановна (живет на Левом берегу) и Левенец Ирина. А потом на какой-то период угомонились — все это хлопотно: «Мама, мы в состоянии тебя прокормить». И вроде как нам эта трудовая книжка и не нужна стала. Теперь-то мы понимаем нашу оплошность. Папа еще был жив, когда я выхлопотала ей медаль «За трудовую доблесть». А первых двух медалей нет у нее. А ведь мама работала всю войну. Она ос-воила7-й разряд в шитье — это самый высокий. Что она шила? Карманчики на офицерские кителя, которые как гармошка, она строчила кант на галифе — 2 мм! Тончайшая работа. У мамы до сих пор бесподобный глазомер. Я говорю: у тебя здесь, мама, 15 мм. Она; нет, 12. Проверяю