Женщины Девятой улицы. Том 3 - [59]
Возможно, это было обусловлено веянием времени. Женщины-художницы, заявил два года назад Life, более не «на подъеме». Возможно, всплыло отношение общества к браку молодой художницы с гораздо более взрослым мужчиной и профессионалом – сам факт неизбежно делает ее обязанной ему. С этой точки зрения Хелен окончательно присоединилась к убийственной для любой творческой женщины категории: «жена художника, которая тоже пописывает».
К счастью для Хелен, за пределами критического сообщества у нее было достаточно поддержки – она могла не обращать внимания на подобные комментарии. «Знаете, конечно, куда приятнее быть любимым, чем нелюбимым, и я предпочла бы, чтобы мои картины считали хорошими, а не плохими, – сказала она спустя десятилетия. – Но если не перестать слишком сильно беспокоиться о том, что думают люди, не сделаешь и половины того, что нужно сделать в жизни»[804]. И Хелен жила на полную катушку.
Фрэнк и Портер Маккрэй включили их с Джоан в очередь на следующую передвижную выставку, еще более масштабную, чем «Новая американская живопись». Она называлась «Документа II»; открытие планировалось в июле в немецком Касселе[805]. Хелен отобрали для участия в Пятой биеннале в бразильском Сан-Паулу[806]. Но главный сюрприз ждал художницу во Франции.
В октябре Хелен узнала, что выиграла первый приз в категории «живопись» на Парижской биеннале в тамошнем Музее современного искусства. Награду получила ее работа «Лестница Иакова», написанная в 1957 году[807]. «Боже мой! Я?! – написала она Барбаре Гест, сообщившей ей эту новость. – Ты это в Times вычитала?»[808]
Одним из членов жюри на той биеннале был Руфино Тамайо, старый учитель Хелен по Далтонской школе. Ему чрезвычайно понравилось, в кого выросла маленькая девочка[809]. Хелен отпраздновала событие с Фрэнком двухчасовым ужином, после которого тот мучился страшным похмельем[810]. Так что мелкие покусывания критиков совсем не угнетали ее – она для этого была слишком занята более приятными делами.
Если Элен открыла для всех мастерскую, то Хелен отворила собственный дом. Скульптор Дэвид Смит стал членом их семьи, и они с Бобом дали ему ключи[811]. Однажды он возник в дверях особняка с огромным куском медвежатины – это был его вклад в вечеринку с ужином, захваченный из Болтон Лендинга. Хелен оставила мужчин выбирать лучший способ приготовления дичи, а сама исчезла, как говорил Мазервелл, по «каким-то таинственным делам».
К вечеру за столом собралась дюжина гостей. И когда все «уже были порядком подогреты скочем, вином и беседой», Хелен вынесла на огромном блюде медвежатину, уселась на свое место и, поняв, что никто ничего не заметил, сказала: «Дэвид, посмотри же на меня!» Все вдруг прозрели: под фартуком на ней был костюм медведя, который она взяла напрокат в магазине театрального реквизита[812].
Тот ужин вошел в историю, как и многие другие, – в основном из-за гостей, собиравшихся за столом Хелен: Ральфа Эллисона, актрисы Хеди Ламарр (которую Хелен пыталась свести с Дэвидом), сотрудников Partisan Review, Чарльза Мингуса, Фрэнка, Франца, Грейс, Барбары Гест и многих-многих других[813]. Впоследствии, чтобы иметь возможность наслаждаться общением с многочисленными гостями, Хелен купила стулья на колесиках. Стоило начаться посиделкам, как все присутствующие начинали ездить туда-сюда, словно на каком-то роллердроме[814].
В нью-йоркском мире искусства над Хелен и Бобом иногда подсмеивались, называли их «знатью», выставляющей напоказ богатство[815]. Но нападки были несправедливы. Супруги просто наслаждались друг другом и обществом родных и друзей, использовав доступный способ, какой им подсказало их воспитание[816]. В первые годы совместной жизни Боб и Хелен были безумно влюблены[817].
В марте, после второй персональной выставки Боба в галерее Сидни Джениса, на которой именно в его живописи проявилось влияние Хелен (этот факт критики оставили без внимания), она прикрепила к дверце холодильника записку: «Горжусь тем, что я миссис Мазервелл»[818]. К этому времени Хелен стала достаточно сильной и уверенной в себе и в своем творчестве, чтобы написать такие слова. На мучительный вопрос, может ли художник совместить личную жизнь с творческой, она ответила утвердительно. Хелен какое-то время чувствовала себя абсолютно счастливой. Грейс тоже об этом мечтала.
«Все вокруг меня стали либо богатыми, либо знаменитыми, либо мертвыми, – рассказывала Грейс. – И это не слишком способствовало приятной атмосфере в сообществе… Художники готовы были перегрызть горло тому, кто больше других выставлялся или продавал больше работ»[819]. «Невинность канула в небытие, – таков был ее вывод. – Жизнь вдруг стала такой несправедливой»[820]. Из тех, кто внимательно следил за карьерой Грейс, так никто бы не подумал.
В предыдущий сочельник Дороти Миллер и новоизбранный губернатор Нью-Йорка Нельсон Рокфеллер до последней минуты перед инаугурационным ужином развешивали картины в особняке губернатора
