Женщины Девятой улицы. Том 3 - [61]
В амбаре Боб предложил обустроить мастерскую для Грейс[840]. Это было отличное предложение. Художница так была в тот момент не похожа на уверенную в себе и успешную Грейс Хартиган, о которой писали в журналах! Дом и амбар показались ей идеальным убежищем. Первое же лето показало: да. Выбор был мудрым – живопись полилась рекой[841].
Друзья стали приезжать в новый дом. Эл называл его «поместьем», Барбара – «домом Хартиган». Между развеселыми приемами приятных людей Грейс написала 17 полотен и какое-то время полагала, что совершила истинный творческий прорыв[842]. Но потом поняла, что это не так. Работа шла как-то слишком уж легко, как-то слишком похоже на ее новую жизнь. «Я не знаю, был ли в мире когда-либо художник, который наделал так много уводящих не туда ошибок и ложных шагов, сколько наделала я», – писала она Барбаре.
И вот, вторя унылым звукам гонга, я опять говорю себе, что ошибалась, думая, будто это лето стало моим «прорывом»…
Как бы там ни было, думаю, я хочу сказать одно: я же явно оказалась у разбитого корыта… Временами [я] праздную триумф или ликую, но только какое-то мгновение, действительно мгновение, самое большее, минут пять поистине возвышенного ликования, и затем опять «о-хо-хо, это совсем не то, что я имела в виду; это совсем не то, на что я надеялась». И тогда начинается пьянство. Почему я пью – из трусости; из страха, что не смогу вынести болезненного давления своего трезвого «я», или, может, потому, что думаю, будто смогу найти великие истины и постичь неизвестное, если «нырну в пьяное забытье»?
Такие вот мысли посещают меня; мысли, скорее характерные для трех часов самого темного дождливого нью-йоркского ист-сайдского дня… Мэри [Эбботт] приезжает сюда, и живет так, и пьет допоздна, ведь завтра мы умрем. Да я и сама делаю примерно то же самое[843].
Грейс чувствовала, что разваливается на куски, и всерьез задумывалась над тем, сможет ли выжить на «Лудловской ферме». «Там было так прекрасно; просторы картофельных полей, небо, море, – вспоминала она. – Всё было так великолепно, что я забеспокоилась. Я была там счастлива, но я ведь никогда не возражала против того, чтобы быть несчастной – при условии что мне хорошо работается»[844]. А это условие явно не было соблюдено.
И все же Грейс предпочла тогда комфорт обыкновенного Канзаса острым ощущениям непредсказуемой сказочной страны Оз, хоть и не без колебаний и не без мер предосторожности. Даже переехав в Бридж-Хэмптон и выйдя замуж за Боба Кина, она сохранила свою мастерскую на Эссекс-стрит[845].
За три дня до свадьбы, состоявшейся в декабре 1959 года, они с Фрэнком провели ночь «пьяных слез и поцелуев и заверений в вечной любви друг к другу»; тогда же произошло и то, что Грейс охарактеризовала как «почти смертельную схватку»[846]. По мнению Грейс, новый любовник Фрэнка Винсент Уоррен был «недостоин» его. Этот парень, с ее точки зрения, был слишком холодным, слишком мелким. А Фрэнк, со своей стороны, видел в Кине человека, напрочь лишенного какой-либо магии[847]. Тем летом Фрэнк прислал Грейс стихотворение L’Amour avait passé par là («Любовь прошла мимо»), навеянное предчувствием окончания их долгой и прекрасной истории любви.
По вполне понятным причинам 1959 год закончится выставкой под названием «Хартиган и Риверс с О’Харой» в галерее «Тибор де Надь». На ней демонстрировались результаты сотрудничества двух представителей визуального вида искусства с мастером слова Фрэнком: серия литографий Ларри и Фрэнка под названием «Камни» и серия Грейс и Фрэнка «Апельсины», созданная в 1952 году[849]. Лоуренс Кэмпбелл из ArtNews назвал работы Грейс и Ларри данью уважения к Фрэнку[850]. На самом же деле они были данью уважения к их общему прошлому и глубочайшей дружбе. Благодаря той выставке Грейс вновь пережила счастливые времена, прежде чем навсегда оставить в прошлом эту сцену – и того человека, которым она на ней была, то есть звезды мира искусства.
Джоан пошла еще дальше. В 1959 году она отдала ключи от своей мастерской на площади Святого Марка Фрэнку и Джо Лесеру и уехала в Париж
