Женщина во тьме - [49]

* * *

Кусаю ногти, то и дело смотрю на часы. Хватаюсь за телефон и, не позвонив, откладываю его в сторону. Когда самое позднее, чтобы не столкнулся с Патриком, я могу впустить в дом оценщика? Тот появляется в четыре, на час позже, чем договаривались.

– Спасибо, что так быстро откликнулись, – говорю, отпирая подвал, и щелкаю выключателем.

– Извините за опоздание. Вообще-то я ваш участок не обслуживаю, но тут недалеко контора подрядчика, вот и заглянул к вам по дороге. Недавно переехали? – спрашивает оценщик, оглядываясь на выставленные за дверь пустые коробки.

– Да, неделю назад.

Как правильно я сделала, что пригласила мастера не из нашего графства. Он не боится переступить через порог и не задает каверзных вопросов.

– Вижу, у вас тут играют дети, – доносится голос из подземелья.

Я все еще стою на верхней ступеньке, боюсь идти вниз. Страшно представить, какая плесень уже расцвела на ярко-белых стенах.

Спускаюсь ниже. Я знаю, что Миа и Джо в подвал не заходили, а мысль о детях, живших в этом доме до нас, приводит меня в ужас.

– Не надо их ругать. – Оценщик указывает в дальний угол, где стоит заваленный коробками старый деревянный стол.

Туда, к неокрашенной стене, придвинул его Патрик. В три часа ночи, когда он работал, в том углу было совсем темно. Даже при дневном свете, что проникает через открытую дверь, мастеру пришлось включить фонарь.

Подхожу ближе и, взяв его, забираюсь под стол. От освещенного участка стены веет холодом. «Я плохой. Я очень плохой», – написано на ней детским почерком. И еще раз: «Я плохой. Я очень плохой».

Оценщик достает из сумки второй фонарь, его луч движется вдоль стены и на всем ее протяжении высвечивает длинную цепочку слов, от которой меня бросает в дрожь.

Глава 21

Сара

Через приоткрытую дверь вижу разбросанную по полу одежду. Захожу, чтобы собрать ее, и удивляюсь, как много у Миа новых вещей. Я их раньше не видела. Перед тем как она пошла в здешнюю школу, я предложила поехать в магазин, дочь только огрызнулась в ответ. Интересно, откуда у нее эти шмотки?

На туалетном столике замечаю деньги, две-три стопки монет и мятые купюры – по пять и десять фунтов, всего около пятидесяти. Вспоминаю о маминой шкатулке: Миа ее взять не могла. Но тогда кто? Патрик?

– Что ты здесь делаешь?

Оборачиваюсь на голос дочери: скрестив на груди руки, она смотрит сердито, с подозрением, но при всей подростковой агрессивности выглядит бледной и изможденной. Глаза покраснели. Похоже, как я, плохо спит и грызет ногти.

– Собирала белье в стирку и увидела… – киваю на туалетный столик. Миа протискивается мимо меня и запихивает купюры в карман. – Откуда они у тебя?

– Тебе-то что за дело?

– Хочу понять, откуда у моей пятнадцатилетней дочери развелось столько денег, если точно знаю: я их ей не давала.

– Другие дали, – говорит она со смешком. – Думаешь, я их стырила? Думаешь, рылась в твоей сумке?

– Не думаю. Я спросила, где ты их взяла. Хочу понять, что происходит. После истории с Джо…

При упоминании о брате Миа вздрагивает и бормочет что-то неразборчивое.

– Что? – переспрашиваю, не разобрав слов.

– Мне дал их папа.

Патрик знал и о деньгах, пропавших из моего кошелька, и об исчезновении маминой шкатулки, и что меня волнует вопрос, откуда у Миа столько новых нарядов, но при этом скрыл, что сам дает ей деньги.

– Почему? – шепчу я еле слышно.

– Как почему? Папа обо мне заботится.

На самом деле я пытаюсь понять, почему он ни слова не сказал мне. Почему, если Патрик так сердится при моем появлении с пакетами из супермаркета и утверждает, что мы на мели, даже не упомянул о деньгах, которые дает Миа?

Пряча глаза, она накрывает ладонью стопку монет. Кладу сверху свою руку, дочь вырывается.

– Не могла бы ты уйти? – бормочет она.

На площадке лестницы я решаю сделать еще одну попытку, но Миа уже захлопнула дверь.

* * *

С тех пор как приезжал оценщик, в подвал я больше не спускалась. Не знаю, был ли там Патрик. Не спрашивала. Уже пришло два сообщения, нужно дать ответ, устраивает ли меня смета. Я склонна согласиться, поэтому придется рассказать мужу, что через свежую краску вновь проступает плесень, показать ему каракули на стене. Никак не могу решиться на разговор. Боюсь узнать, кто написал те слова. Вдруг их выводил убитый малыш? Или еще хуже – сам Патрик?

Ключ по-прежнему лежит в тумбочке. Непохоже, чтобы кто-то брал его после меня, хотя полной уверенности в этом нет. Затаив дыхание, открываю замок, но свет включаю не сразу. Сначала загадываю желание: пусть стены, как по волшебству, впитают в себя проступившую сырость и вновь обретут первозданную белизну.

Щелкаю выключателем и замираю от ужаса: все куда хуже, чем я ожидала. Раньше на стенах были коричневые подтеки от воды, несколько темных пятен по углам. Теперь же, после окрашивания, стало только хуже: на чистом белом фоне распустились огромные черно-зеленые цветы плесени.

Сегодня утром, пытаясь открыть окно на кухне, Патрик дернул за ручку, она оторвалась, и он вдруг впал в ярость. Муж с такой яростью швырнул железку в мусорное ведро, что потрясенная Миа вся сжалась от страха. Конечно, ручка в нее попасть не могла, и все-таки… Странно так распаляться из-за какого-то полусгнившего окна.