Женщина в черном - [55]

30

— Вот что я узнал, Анастасия Ивановна! — заключил Никита, коротко пересказав Кедровой свой разговор с бывшим водителем самосвала. — Что вы на это скажете?

— Я была почти уверена, что все обстояло именно так.

— Что же теперь делать?

— Пока ничего.

— Как ничего?! Простить этому мерзавцу Строеву такое кошмарное преступление?!

— Простить нельзя. Такое не прощается. Но и сделать что-то конкретное сейчас, в ближайшее время, боюсь, не представится возможным. Не тащить же снова в суд этого несчастного Селезнева! Но если бы тот и согласился на это, он ничего не сможет доказать. Суду нужно не раскаяние, суду нужны факты, улики, документы. А где у него все это? Поэтому будем ждать удобного случая, когда можно будет поддеть Строева.

— Что же это за случай, который дал бы и документы, и улики?

— Видишь ли, дружок, есть обстоятельства, когда более эффективными оказываются не сами действия, а возможность этих действий. В данном случае дело обстоит именно так. Строеву будет страшно не столько само разоблачение, с ним он справится, сколько неотвратимая возможность такого разоблачения. А этот козырь можно будет выбросить только в определенном случае, скажем, на предстоящих перевыборах директора института.

— Понятно…

— Или еще… Однако, слышишь, звонят? Это мой гость. Ты вот что… Сядь вон туда, за ширмочку, и слушай, о чем мы будем говорить. Только слушай, и больше ничего! Впрочем, если я скажу: «Позвольте мне закурить», тебе придется выйти и, может быть, даже… применить силу.

— Я понял, Анастасия Ивановна, — Никита схоронился за ширмой, а через минуту в прихожей раздался знакомый дребезжащий голос:

— Здравствуйте, голубушка Анастасия Ивановна. Очень рад снова вас видеть. Мы ведь, если помните, встречались лет десять-пятнадцать назад.

— Да, если можно назвать встречей то, что однажды меня чуть не под конвоем доставили в ваш кабинет для идеологической экзекуции, — спокойно ответила Анастасия Ивановна.

— Ну, зачем так мрачно вспоминать в общем-то неплохие годы? — продолжал Гридин, входя в комнату и снимая шляпу. — Все мы дети своего времени. Но были тогда моложе, здоровее, могли радоваться жизни.

— Кое-кому не запрещалось и печалиться в те «неплохие годы».

— Опять вы за свое! Неужели наша нынешняя старость лучше тех ушедших дней всем обеспеченной зрелости. Чем уж была так печальна ваша жизнь, пока вы не ушли из института? А что печалило моего брата-академика? Власть, огромная зарплата, масса всевозможных привилегий! Чего не хватало человеку? Так нет, надо было перечить партийному руководству, плевать на линию партии. Вот и доплевался! Сидит теперь, как филин в своем дупле. А скоро, я слышал, вообще отойдет в мир иной.

— Да нет, дела Льва Яковлевича не так уж плохи.

— Плохи, плохи! Я точно знаю. Потому и пришел к вам сегодня. Я, как вы знаете, практически единственный наследник академика.

— Как это единственный наследник? — возразила Кедрова. — У него есть жена, внучка, а скоро появится и зять…

— Относительно внучки и ее будущего мужа можете не беспокоиться. Я уже сделал что нужно, чтобы вывести их из игры. А если этого будет мало, то, открою вам секрет, в городе функционирует некая организация крепких парней, поставившая своей целью борьбу с академиком. На днях их представитель был у меня. Мы достигли полного взаимопонимания. Так что можете не сомневаться…

— В ваших способностях к делам такого рода я и не сомневаюсь. Но дело не только в Инге. А жена академика?

— Хе, жена! Знали бы вы, что это за жена! Вам известно, по-видимому, только то, что в свое время мой братец по наущению сына выгнал ее из дому, обязавшись выплачивать ежемесячно некую кругленькую сумму?

— Да, это мне известно, как и то, что Анна Петровна, будучи дамой чрезвычайно практичной, чтобы не потерять этого надежного пансиона, не дала академику развода.

— Вот именно, — осклабился Гридин, — не дала развода, но и не собиралась оставаться соломенной вдовой! Путем несложной процедуры, выразившейся в фиктивной утере старого и получении нового паспорта, она мгновенно превратилась в незамужнюю особу и выгодно сочеталась браком с одним директором ресторана, неким Вано Георгадзе. А так как ее новый муженек не страдал излишней честностью и вскоре вылетел с работы, а сын академика примерно в то же время приказал долго жить, то уважаемая Анна Петровна извлекла из одной ей известного места старый паспорт и вернулась в родные пенаты. Ей казалось, что ни одна живая душа здесь не знает о ее проделках. А мои люди не дремали и обеспечили меня копиями всех загсовских документов. Вот они здесь, у меня в кармане. Так как, по-вашему, сможет она теперь претендовать на наследство академика?

— Да, тут вы превзошли самого себя. Только о каком наследстве вы ведете речь? «Ваши люди» не могли не информировать вас, что академик практически гол как сокол. Вам что, не терпится завладеть его поломанной мебелью да стоптанными башмаками?

— Э-э, не лукавьте, Анастасия Ивановна! Вы прекрасно понимаете, о каком наследстве идет речь. Я имею в виду научное наследство академика, а это, согласитесь, подороже его стоптанных башмаков. И если прибрать его к рукам и выгодно продать, то, сами понимаете…