Женщина в черном - [57]

— Что, не ожидали, что мы так быстро снова встретимся? — продолжил Никита.

— Так вы же… Так ведь мы с вами… — невнятно забормотал старик вдруг охрипшим голосом. — Не понимаю…

— Зато я все понял. И мой вам совет: когда снова будете рассылать свои грязные анонимки, печатайте их на исправной машинке, а когда еще раз вздумаете грозить беззащитной женщине смертью, не забывайте, что есть соответствующая статья уголовного кодекса. И убирайтесь, как вам было сказано, отсюда, пока я не спустил вас с лестницы. Уверяю, катиться по ней будет куда чувствительней, чем по широким пролетам вашего «дворянского гнезда»!

— Будьте вы прокляты! — прошипел бывший партбосс, хватая шляпу и поспешно отступая к двери. — Вырвались на свободу! Повыползали из своих вонючих нор! Забыли, как дрожали в них от страха? Поговорили бы вы со мной эдак лет пять назад! В пыль бы всех стер, сгноил на нарах!

— Топай, топай, «честь и совесть эпохи»! Да имей в виду, если снова попробуешь пакостить Инге, Анастасии Ивановне или академику Гридину, то в городе действительно есть некая организация крепких парней, от которых тебе не поздоровится.

Старик снова разразился какими-то невнятными проклятиями и хлопнул дверью.

— Спасибо, дружок, — тихо сказала Анастасия Ивановна, когда смолкли шаги на лестнице. — Будь добр, подай, пожалуйста, таблетку нитроглицерина, вон там, в вазочке, на серванте.

Она взяла таблетку в рот и прикрыла глаза.

— Вот ты и познакомился еще с одним участником нашей драмы. А сколько их стояло у нас на пути!

— Ну, теперь их песенка спета!

— Дай Бог, чтобы было так. Но боюсь, мы еще натерпимся от них. Этот-то сбросил маску. А сколько таких же, только перекрасившихся, приспособившихся к новой обстановке. Что стоит один Строев! Поэтому будь осторожен, Никита. А главное — береги Ингу. Ты единственный, кто сможет защитить ее.

— За Ингу можете не беспокоиться, Анастасия Ивановна. Пока я жив, никому не дам пальцем тронуть мою невесту. А что это за синяя тетрадь? О каком открытии некоего Глебова говорили вы с этим мерзавцем?

— Речь шла об очень большом открытии, Никита. И если записки Глебова действительно утрачены, а это, кажется, так, то наша наука понесла громадную потерю. А Миша Глебов… — Кедрова тяжело вздохнула. — Помнишь, я рассказывала тебе о том, как мне посчастливилось сразу по окончании университета поступить в институт иммунологии. Так вот, нас было двое, таких счастливчиков. Вместе со мной в лабораторию Льва Яковлевича был распределен мой однокурсник Миша Глебов, добрый, отзывчивый, душевный человек. А какой талантище! Если бы ты знал, каким талантом обладал этот внешне неказистый, не в меру скромный паренек. В будущем ему определенно было суждено стать мировым светилом в биологии, но… Он умер, не дожив и до двадцати восьми лет. Умер нелепо, трагически, заразившись дифтерией.

— Дифтерией в двадцать восемь лет?! — удивился Никита.

— А ты полагал, дифтерией болеют только дети? Нет, ею болеют и взрослые, и у них эта болезнь протекает в особо тяжелой форме. Так было и у Миши Глебова. Врачи не смогли спасти его. Ушел из жизни перспективный специалист, а вместе с ним был утрачен и… Но об этом после! — Кедрова провела ладонью по лицу, словно смахивая боль воспоминаний, и снова вздохнула. — Словом, все мы понесли громадную утрату, а для меня она была особенно тяжела. Ведь нас связывали не только научные интересы. Миша еще в университете явно выделял меня среди других девчат, он даже ухаживал за мной, а я…

Нет, сейчас я могу определенно сказать, что он был мне далеко не безразличен. И трудно сказать, как сложились бы наши отношения. Но тогда, в те годы бездумной молодости, у меня был один идеал, один-единственный кумир — Лев Яковлевич. Да разве только в молодости! Я готова была преклоняться перед ним, готова была молиться на него все сорок с лишним лет, что проработала помощницей этого удивительного человека.

Анастасия Ивановна уронила голову на сцепленные кисти рук и надолго замолчала, видимо, снова перебирая в памяти события тех далеких лет.

— Ну а Миша… — снова заговорила она, глотая слезы. — Миша целиком ушел в работу и примерно за год до смерти, будучи уже ближайшим помощником Льва Яковлевича, создал свой собственный препарат, который явился своего рода катализатором к препарату Гридина, то есть он многократно усиливал действие гридинского препарата, а главное, обеспечивал почти стопроцентную результативность его применения. Состав и технологию изготовления своего препарата Миша держал в секрете, не доверяя его никому из нас, включая и Льва Яковлевича. Все данные о препарате были заключены в небольшой синей тетрадочке, с которой Миша не расставался ни на минуту. Тебе может показаться это не совсем этичным. Но я понимаю Мишу. Молодой, только что вступающий в науку ученый не хотел сразу растворяться в лучах славы академика. Лев Яковлевич также с пониманием относился к секретам своего ученика. У них с Мишей была, видимо, договоренность выступить после завершения всех испытаний с единой публикацией об обоих препаратах и методике их применения под общим авторством. Тогда этот комплекс получил бы в научном мире название препарата Гридина — Глебова. Но судьба распорядилась по-своему. Миша был одиноким и очень замкнутым человеком. Здесь, в городе, у него не было ни родных, ни близких. Поэтому умер он в больнице, на руках у дежурной медсестры. И вот эта сестра дня через два после похорон заявила, что последними словами Миши были: «Передайте Льву Яковлевичу, что известная ему синяя тетрадь находится у его двоюродного брата Николая Ефимовича Гридина». Как могло случиться такое? Почему, при каких обстоятельствах Мишина тетрадь оказалась в руках мало ему известного человека? Этого не мог объяснить никто из нас. А когда на следующий день Лев Яковлевич обратился к брату с просьбой передать ему тетрадь Миши, тот заявил, что ни о какой синей тетради знать ничего не знает, а слова Миши не что иное, как предсмертный бред агонизирующего человека.