Женщина из бедного мира - [15]

Вместе с Хильдой я наведалась в клинику. Лечение там обошлось бы довольно дорого, — откуда возьмешь такие деньги? Что со мной будет, что будет — мне было страшно. Я уже перебрала все возможности: написать Элли, продать свое кольцо и пальто, обратиться к Харри, но ничто не давало уверенности. «Элли, если она и хотела бы помочь, ни сегодня, ни завтра приехать не сможет; за кольцо и пальто едва ли получишь столько, сколько нужно, а брат Харри — это же такой скряга, всегда извиняется, что сидит без денег».

Если бы я только знала, нет — я лучше никогда не выходила бы замуж. Я не страшилась ни бедности, ни голода, но опасалась, что могу остаться калекой. А не позабочусь о своем здоровье, у меня не будет ребенка. Если вовремя начать лечение, — ведь так сказал доктор, — последствий никаких бояться нечего, но если запоздать — неизвестно… «Как ужасно, если бы я не смогла родить, стать матерью!»

Впервые в своей жизни я почувствовала тяжесть горя, ощутила, какое несчастье быть бедной и как страшно, что тот, кто тебе хочет помочь, не может этого сделать. Мне вспомнилось, какие ему пришлось пережить трудности, чтобы только остаться со мной, со своей женой. Он был вынужден тайно переходить с места на место, как вор, голод и неудачи преследовали его. Я не могла спокойно думать, слезы выступали на глазах.

Я видела, что Конрад тревожится обо мне. В тот день, когда я, уходя в клинику поговорить с медсестрой, оставила его дожидаться в парке, он не вытерпел и вскоре пришел узнать, что со мной. Хильда потом говорила, что она никогда не забудет выражения его лица, когда он вошел: страх, печаль и тревога были на нем. Подойдя ко мне, он дрожал, смотрел с беспокойством, пока не убедился, что я здорова и спокойна.

И вот он до сих пор еще не вернулся. Мне было очень жалко его. Наверно, он нигде не смог достать денег, а без них возвращаться не хотел. «Бедный, милый Конрад! Мне трудно с тобой, но я так люблю тебя, что все перенесу. Только я не могу жить по-прежнему, я хочу ребенка». Мне казалось величайшим горем не иметь ребенка от человека, которого люблю, в пору, когда я была счастлива. И я с нетерпением ожидала Конрада, чтобы решить, как же все-таки быть.

Уже несколько дней я была в клинике, но облегчения пока не чувствовала. Боли не унимались, напротив, усиливались. Я не понимала, почему это так долго тянется. Уж скорее бы решилось — жизнь или смерть. Беспокойство нарастало, каково было валяться по целым дням в палате, не зная толком, что с тобой. Болела голова, невыносимо шумело в ушах. Я во всем старалась выполнять указания врачей, но ничто не помогало. В сознании моем ожили мрачные мысли: «Быть может, меня неправильно лечат, быть может, у меня совсем другая болезнь». И я уже не хотела оставаться в клинике.

«А как дела с деньгами? Достал ли он нужную сумму. Почему он не побеспокоился об этом раньше?» Было неловко лежать в клинике, не зная, есть ли у тебя деньги, которые, если потребуется, ты должна будешь внести. Мысль об этом причиняла беспокойство.

Но на следующий день пришел Конрад, принес деньги (я даже не спросила, где он их достал), и я успокоилась. А через несколько дней я уже знала, что завтра покину клинику.

Было воскресенье, я чувствовала себя неплохо, хотя и ощущала боли. Часа в четыре пришла Хильда, как всегда, веселая; она смеялась и шутила. Мы принялись беззаботно болтать. Вспомнили старые времена, «золотые времена», когда и жить-то было лучше. Незаметно прошло время. Хильда ушла только в восемь вечера.

Я встала с постели и подошла к окну. Был чудесный вечер, кроваво-красный диск солнца оседал за крышами домов. Горизонт был залит пурпуром, который отсвечивал даже в окнах больницы. Воздух был спокойный, безветренный, но какой-то жесткий, прохладный.

За две недели природу будто подменили. Исчезла летняя свежесть, чувствовалась близость осени. В душу закрадывалась тоска по минувшему лету. Почти месяц я провела в городе, лучший месяц — месяц ягод.

Вдруг я почувствовала, что и не хочу уезжать в деревню. Но остаться у матери было бы трудно. Мать думала только о деньгах и хлебе насущном. Конрад делал все, что было в его силах, но мать не умела ценить это. Иной раз мне было совестно за нее, что она так обходится с Конрадом. Ему не хотелось бывать у нас, поэтому он и теперь уехал в деревню. Если бы и на меня всегда смотрели так, будто я в чем-то виновата, это отбило бы привязанность к дому.

И я твердо решила найти себе работу, все равно какую. Жить дальше по-прежнему мне казалось невозможным. Быть без гроша и получать все от Конрада… До этого все шло хорошо, но теперь совесть запротестовала. Я видела, как быстро тают деньги. Из шестисот марок, которые недавно достал Конрад, триста потратили в городе; надо было платить и за квартиру и за еду в деревне. Михкель мог бы подождать, но Конрад сам не хотел, чтобы на его жену смотрели, как на «нахлебницу».

«Приближаются холодные месяцы, — думала я в этот последний вечер в больнице, — и нам обоим нужна теплая одежда: Конраду — костюм и пальто, мне — хотя бы одно теплое платье. Из белья надо тоже кое о чем позаботиться: кальсоны, чулки; с рубахами еще кое-как обойдемся… Всего надо бы купить, но где взять денег? Конрад с головой в долгах. Занято у каждого друга и знакомого, рассчитаться с ними нелегко. И вдобавок ко всему, Конрад не может пойти работать: вынужден скрываться. Кто знает, кому взбредет в голову донести, и тогда Конрада сразу арестуют».