Жена психиатра. Когда любовь становится диагнозом - [12]

— Да, давайте в то же время. До следующей недели.

Эта женщина не пришла на назначенную встречу, не позвонила и не отменила ее. Я несколько раз безрезультатно пыталась с ней связаться. Потом я подумала, что женщине стало лучше и она решила не приходить (хотя у меня были большие сомнения в таком резком выздоровлении). Как бы там ни было, я не забыла ее и ощущала вину за то, что не смогла помочь. Тогда я подумала о том, что Чарльз очень странно обошелся с пациенткой и вел себя неподобающим образом. В общем, это был неприятный инцидент, за который меня мучила совесть, и я беспокоилась за судьбу пациентки.

Обсуждала ли я с Чарльзом то, что произошло? Нет. Я просто перестала просить его о консультациях, но ни словом не обмолвилась о том, что он вел себя как садист.

К тому же тогда у нас была другая, более приоритетная тема. Мы хотели ребенка, но у меня не получалось забеременеть. Я перестала принимать противозачаточные за полгода до свадьбы. Во время медового месяца в Калифорнии я ходила на прием к репродуктологу. Чарльз к врачу идти не хотел, и я не настаивала. Понимала, что, если у него обнаружат какую-либо проблему, это станет сильнейшим ударом по его самолюбию.

Чарльз уже был женат, и от своей прошлой жены детей у него не было, хотя они долгое время пытались зачать. Я знала, что могу забеременеть очень легко. Во время моего короткого первого брака успела побывать в интересном положении четыре раза. Однако забеременеть — полдела, надо еще выносить ребенка и успешно родить — с этим у меня как раз были проблемы.

Вторая, третья и четвертая беременности закончились выкидышами. Первую я прервала абортом в 1973 году и всегда считала, что именно она могла бы закончиться успешными родами. Я верила в то, или фантазировала (как вам угодно) о том, что если бы я тогда не решилась на прерывание беременности, то приблизительно 4 апреля 1974 года я бы родила девочку и назвала ее Ребеккой.

* * *

Аборт я сделала по глупости, будучи уверенной, что Брэму, моему первому мужу, с которым мы поженились сразу после окончания колледжа, этот ребенок ни к чему. Он всегда открыто заявлял, что не готов стать отцом, и поэтому я даже не стала ему сообщать о беременности.

После аборта вместе мы прожили еще два года. Перед разводом я все-таки сообщила ему новость задним числом и добавила:

— Я прервала беременность из-за тебя, а теперь мы все равно расстаемся… Надо было оставить ребенка.

Он долго молчал, а потом ответил:

— Если бы ты тогда мне сказала, что забеременела, я бы никогда не послал тебя на аборт.

* * *

Спустя три года безуспешных попыток зачать ребенка мой врач порекомендовал сделать диагностическую, или эксплоративную, лапароскопию[8], чтобы понять, есть ли у меня какие-либо физиологические причины бесплодия. На операционный стол я легла с двумя нормальными и здоровыми маточными трубами, а через неделю вышла из больницы только с одной.

Через месяц я должна была снова показаться врачу, чтобы он решил, стоит ли делать хирургическую коррекцию рубцов, которые образовались после первой операции. Обещали отпустить в тот же день. Утром в пятницу Чарльз завез меня в больницу и поехал на работу. Почему он тогда не остался со мной и не подождал, стало понятно только через несколько лет.

Анестезиолог поставил капельницу, и меня отвезли в операционную. Через некоторое время я пришла в сознание. Я все еще лежала в реанимации. В горло был вставлен дыхательный контур, в глаза светили мощные лампы, а в груди чувствовалась сильная боль. Из-за трубок я не могла говорить, но жестами и всем видом показывала врачам, что что-то не так. Кто-то погладил меня по шее, и я услышала слова: «Дайте ей морфий».

Спустя много часов я проснулась в палате, в которой никого не было. Доктора меня не осматривали. Чарльза не было. В одиннадцать вечера медбрат вывез меня в инвалидном кресле к подъезду здания больницы, где ждал в машине мой муж, и мы поехали домой. Любое движение отдавалось болью в груди.

На следующий день позвонила медсестра из послеоперационного отделения, чтобы узнать, как я себя чувствую.

— При каждом движении я испытываю сильнейшую боль в груди, — пожаловалась я.

— Не волнуйтесь, такое бывает после анестезии. Нам пришлось дать вам большую дозу морфия, пока вы лежали в палате для пациентов после операции, чтобы вы не чувствовали боли. Это пройдет, — заверила медсестра.

Однако боль не проходила, и я провела в кровати все выходные. Я не могла пошевелиться, потому что при каждом движении было чувство, будто кто-то вонзает мне в грудь нож.

Мне показалось, что Чарльз переживал по поводу моего самочувствия. Так или иначе, перед тем как уехать утром в понедельник в свой офис в Вашингтоне, он сказал, чтобы я позвонила оперировавшему меня врачу. К моему удивлению, хирург сказал:

— Я подозревал, что вы со мной свяжетесь, — и попросил немедленно вернуться в больницу.

— Не хочу опоздать, — ответил Чарльз на мою просьбу отвезти меня. — Попроси своих родителей.

С этими словами он быстро поцеловал меня в щеку, схватил свои вещи и умчался из дому. Мои родители жили в Нью-Йорке, и мне пришлось ждать их приезда четыре часа.