Жена по заказу - [11]

Что-то не припомню такой суеты на заводе, где я работала в молодости. Там суетились только партийные и комсомольские вожди да профсоюзные придурки, за что народ над ними смеялся.

Яна же делали все быстро и четко, а потом спокойно беседовала, будто она бездельница, будто все вокруг нее делалось само собой.

– Вас мама учила готовить?

– Ма-ма? Ма-ма? – Она могла не продолжать, хотя мне были интересны причины, почему мама ничему ее не научила. (Ее тон был именно такой: мама не научила не только готовить, да знали бы вы мою маму, да вы что, с печки свалились?) – Может быть, когда-нибудь вы увидите мою маму… – сказала Яна, угадав мое любопытство. – Это такая артистическая натура! А у вас есть дети?

– Дочка. Двое внуков.

– Где она?

– В Москве. Там вышла замуж. Я живу в огромной квартире, которую мне не оплатить, а она мается в комнатушке…

– Почему ей не переехать сюда?

– Она хочет. Но тут же болото. Ни ей, ни мужу тут не найти работы.

– А кто она у вас?

– Художница по тканям. Сейчас, хоть и сидит дома, оформляет детские книжки. Ее муж журналист.

Она смотрела на меня, как на какое-то чудо света, я не могла понять ее изумления.

– Знаете... мне так странно слышать, что вот люди бывают журналистами, художниками, писателями…

– Но ваш муж…

– Послушайте, Евгения Ивановна, я ведь тоже читала вашу рецензию. Он хранит ее, как реликвию. Так вот, я ее читала, и у нас с Виктором некоторое... разночтение. Конечно же, я ничего ему не сказала… – Она вдруг звонко расхохоталась. – Особенно смешно про ту бабу, у которой после мотоцикла и беготни по пляжу прическа остается волосок к волоску. Вы ему написали, что вместо такой бабы представляется двухлитровая бутылка липкого лака для волос, а может, и мебельного. И знаете, на что он заменил прическу? – Она опять захохотала.

– На что?

– На белую блузку, которая после всех катавасий остается белоснежной…

Да, она смеялась, но в смехе ее не было предательства, так смеются любящие женщины, замечающие за мужьями милые, трогательные, мальчишеские выходки. Она не издевалась, она умилялась.

Потом мы с ней поехали в лицей за пацаном.

На этот раз он поцеловал и меня, чем привел в ужасное смущение. Что там ни говори, но мальчик выглядел старше своих лет, крупнее сверстников, а потому телячьи нежности ему не очень-то шли.

Заметив мое смущение, Яна сказала:

– Это еще что! В первом классе он бросился целовать учительницу, которая поставила ему пятерку. Та, бедная, отшатнулась и опрокинулась на пол вместе со стулом. Ну сколько раз я тебе буду говорить, что твои поцелуи уже можно оставить? До поры.

– До восемнадцати лет? – уточнил Кирюша.

– Это как получится.

– Прости, мамочка, больше не буду.

– За что «прости»? Ну за что «прости». Вечно у тебя «прости», «спасибо», «пожалуйста», а воз, как сказал Крылов, и ныне там, Потом, после обеда, уже без Кирюши, она пожаловалась мне:

– Ну такой сговорчивый, такой любезный… Весь в папочку. Тот тоже мог сказать все, чего вы ждете. Но делал только по-своему. И уж такие подлянки с извиняющейся улыбкой на лице.

– Он жив?

– Даже дерьмо однажды тонет.

Вечером у Аполлоныча с Яной были дела, однако Яна не забыла и обо мне.

– Я заодно сдам вашу квартиру. Там большая тусовка соберется, найду кому…

– Но у меня там…

– Не сейчас же они въедут, сто раз успеем забрать все, что надо. Да не волнуйтесь вы, этим же не Витя будет заниматься, а я.

Хозяин рассмеялся, вовсе не смущенный, что его не ценят в деловом смысле.

Они ушли, а я пошла к своему воспитаннику.

Он сидел и тупо смотрел видик с мультиками.

– Кирюша, займемся делом…

Ему, видимо, было интересно, как это мы будем заниматься и каким делом.

Как выяснилось, заниматься делом он действительно не привык.

– Что у вас задано на завтра?

– По литературе «Бежин луг», по математике задачка и три примера. Потом еще параграф из истории и физра. А по физре ничего не задано.

Что касается наук, никто бы не посмел обвинить Кирюшу в том, что он знает хоть что-то. Не знаю уж, каким образом он доучился до пятого класса.

«Бежина луга» он не читал. Решать задачки по математике не мог, потому что не знал даже таблицы умножения. Чтобы умножить два на пять, он смотрел сделанную на компьютере таблицу. Но и это не самое страшное. Дело в том, что он не просто не слушал моих объяснений, он все силы употреблял на то, чтоб вызвать меня на другие разговоры, возбудить мое любопытство, отвлечь от попыток заниматься уроками.

Он кидал мне всякие приманки, вроде того, что его папа, первый папа, «козел поганый», а бабушка – «старая сука». Произнося гадкие термины из области работ на постельной ниве, Кирюша ничуть не смущался, как не смущается сын шофера, говоря про «мерседес» с «родным мотором».

И все же «Бежин луг» я ему прочла. Очень мне не хотелось читать Тургенева вслух, но прочла.

Читая, я увлеклась, какое-то вдохновение снизошло на меня, голос стал звонким и гибким. В конце чтения я взглянула на мальчика – по щекам его текли большие пузатые слезы.

– Ты что, Кирюша?

– Мальчика жалко.

Это была небольшая, но победа. Уж если он хотя бы слышал рассказ, то при его-то несмущающейся, раскованной речи сумеет ответить на вопросы учителя. Математику пришлось решать мне, вовлечь его в гармонию этой науки пока не представлялось возможным. Я сама должна была выдумать, как именно заинтересовать его и упростить запоминание таблицы умножения и правил. Пока же нужно было лишь уязвить его самолюбие.