Жена по заказу - [10]

Поздним вечером Яна повезла меня домой с целью собрать вещи и вернуться снова к ним. Мы ехали по полупустым улицам, молчали, но молчание наше не было неловким. Я присматривалась к ней, она, скорее всего – ко мне. Я видела ее красивый четкий профиль и думала о том, что она все-таки для меня загадка. Впрочем, как и все ее поколение. Нас воспитывали с лозунгом, что мы «будем жить при коммунизме», но почему же наши дети так прекрасно и правильно уживаются при капитализме? Как эта красавица Яна, с ее-то внешностью, сообразила, что в этой жизни надо трудиться, а не качать права?

Среднестатистический человек нашего поколения в нашей стране отличается именно качанием прав.

Мы хотим получить что-то от кого-то в быту (жилье и зарплату у государства), мы качаем права с возлюбленными и потому их теряем, а самое страшное – мы качаем права с детьми. И тоже теряем их.

Жизнь ничему нас не учит. А вот эта молодая женщина, выйдя замуж за мужчину вдвое старше себя, прекрасно соображает, что за уверенность в завтрашнем дне и за богатство надо платить уважением к тому, кто его дал. Попав из грязи в князи, она не ведет себя как халявщица и проститутка, лишь требуя и ничего, кроме постели, не давая. Нет, она работает, следит за порядком. Да вот и со мной…

Заметив, что муж превосходно ко мне относится, она посчитала, что и со своей стороны должна окружить меня теплом и заботой. И ведь ни грана раздражения, ревности…

Побойся Бога, Горчакова! Ревность! Ко мне и в молодости-то не ревновали мужей и возлюбленных, а уж теперь…

– Вы, наверное, в молодости были очень красивой? – вдруг вполне серьезно спросила Яна.

Здрасьте, приплыли!

– В молодости я выглядела в сто раз хуже, чем сейчас.

– Значит, вы достойно жили, – припечатала она. – Ведь как говорит Шамбор, большинство людей употребляют лучшую пору жизни на то, чтоб сделать худшую еще более печальной. Хотя... хотя худшая у вас еще не наступила, а? Вы видели, как Виктор прямо-таки расцвел перед вами? Девочек из бюро гувернанток он удосуживался только смерить взглядом. Стоило им раскрыть рот, как у Виктора начинались судороги. Вы понимаете, почему я могу любить его? Понимаете? Он не сладострастный старикашка, которому нравятся молоденькие! А значит, я могу его потерять. А значит, могу и любить.

И вот тут она была права. Мы любим до тех пор, пока боимся потерять. Тьфу ты, я вдруг представила эту гениальную фразу в виде афоризма в девичьей тетрадочке. Все-таки афоризмы – ужасная пошлятина. Как бы сказать Яне, чтоб она поменьше их употребляла? Она достаточно умна в поведении, чтоб обойтись без виньеток и завитушек.

Вещей я взяла мало, лишь самое необходимое.

– А квартиру вашу я сдам. И сдам хорошо, – опять припечатала Яна.

– Но вдруг я не уживусь... вдруг вы не уживетесь со мной? Куда я денусь?

– Вы получите хорошие деньги и не пропадете.

Тем более что мы уживемся. По крайней мере, мне вы очень нужны. Вы поймете это со временем.

Покидая вместе с Яной дом, я случайно заглянула в почтовый ящик и увидела, что там что-то лежит.

Наверное, реклама телевизора «Сони», который продается по «смешной» цене, или духов от «Коко».

Я ткнула пальцем в дыру ящика и поняла, что это письмо. Наверное, из ЖЭКа, где меня клеймят за неуплату. Брать письмо ой как не хотелось, но ведь если меня возьмут на работу, я сумею оплатить самые главные счета.

Письмо оказалось довольно объемистым, такие обычно приходят из редакций, когда тебе возвращают не очень длинный рассказ. Но обратного адреса не было. Я засунула письмо в сумку. Оно взволновало меня: помятое, не очень чистое. Явно не из Питера и не из Москвы. А в другие города я ничего не отсылала. Тревожное письмо. Такое ощущение, что оно плыло, летело, ехало, а потом самостоятельно дотопало до моего ящика. Скрывая тревогу, я пошла за Яной к ее машине.

На новом месте я спала хорошо. Так хорошо, что проснулась без десяти одиннадцать. Ничего себе! С другой стороны, это был показатель того, что в моем новом жилище все было чисто. В первую минуту, как проснулась, я вообще подумала, что нахожусь дома. Те же книги (при совдепии все хорошие книги были на счету) смотрели на меня со стеллажей – этого было достаточно для прекрасного самочувствия.

– Вы почему меня не разбудили?! – ворвалась я на кухню.

– С какой стати? В школу я Кирюшу отвожу сама, зачем вам рано вставать? Мы же легли вчера часа в два…

– А как же вы сами?

– Я сплю днем. Знаете, приучила себя к этому. Эти вечерние тусовки, сами понимаете. А выглядеть надо хорошо.

Она быстро, но не суетливо поставила передо мной завтрак: омлет с помидорами и сыром, бутерброд с ветчиной, помидор, огурец и роскошный желтый перчик. (Если бы я была богатой, я бы питалась именно так).

– Шикарный омлет, – похвалила я. – Люблю омлеты, но не хватает терпения взбить их как надо.

– У меня миксер.

Поразительная женщина. Она была напрочь лишена того порока, который я вдруг обнаружила в людях на старости лет. Впрочем, этот порок мог быть и чем-то новеньким. Дело в том, что во всех местах, где я пыталась пристроиться, от школы до торговли косметикой, все служащие почему-то пытались доказать, какие они работяги. Суета, озабоченный вид, на лбу символ «Я работаю». Та математичка, которая не могла доходчиво объяснить детям теорему Пифагора, все время была занята. Устраивала кабинет, делала какие-то приборы, выступала на педсоветах. Лишь учить ей было некогда.