Жена и дети майора милиции - [9]

Господи, мало всего, так он еще — Дориан.

Анна молчала, и я не знала, что ей сказать. Тогда она решила мне помочь:

— Это бред сумасшедшего, да?

Если бы. Но это был не бред. Анна опять бросилась мне помогать:

— Напустил тумана, вместо того чтобы честно сказать: я на тебе не женюсь, да?

— При чем здесь туман, — сказала я, — он вполне членораздельно написал, что присвоить его никому не удастся. Еще они говорят, что их никто не понимает. Была одна необыкновенная женщина, которая понимала, но она умерла.

— Почему ты о нем говоришь «они»? — спросила Анна. — Намекаешь, что это уже не первый мерзавец на Кириной дороге?

— Почему на Кириной? Они любят просто выходить на дорогу. Но они не мерзавцы. Это что-то другое.

Анну мои слова успокоили, глаза стали опять как изюминки, соломенные пряди волос заискрились золотом. Она глянула на дверь и перешла на шепот:

— Когда я в пятый или шестой раз перечитала это письмо, знаешь, что мне показалось? — Анна прыснула и прикрыла ладонью нос и губы. — Я была уверена, что этот Дориан импотент. Сама подумай, зачем нормальному мужчине надо, чтобы его любили, мучились бессонницей, ревновали, если сам он ни на что не способен?

— Кто он такой? Где работает?

— Там же написано — человек искусства.

— Артист, музыкант?

— Драматург, — сказала Анна, — я его видела несколько раз у нас во дворе, но мельком, сверху, с шестого этажа. Похож на режиссера.

— У них есть отличительная черта?

— Есть, — подтвердила Анна, — рубашечки. Такие чистенькие, невзрачные, но очень дорогие.

«Рубашечки» доконали меня.

— Анна, давай закругляться. Что я должна сделать?

— Поговори сначала с ним, потом — с Кирой.

— Ни больше ни меньше? И что я должна им сказать?

— Найдешь что. Киру надо спасти. А этого «великана» припугнуть. Я не обольщаюсь, что его можно затащить в загс.

— Спасибо за доверие. Но не кажется ли тебе, что ты зарываешься? Даже золотая рыбка не согласилась быть на посылках. А там все-таки было за что: вернули жизнь, бросили в воду.

Анна спокойно выслушала мой отказ, и опять ее лицо переменилось, на этот раз оно выражало растерянность.

— Что же мне делать? — спросила она. — Я так на тебя надеялась.

С молодости Анна вьет из меня веревки в свои так называемые трудные жизненные минуты. И сейчас я не могла вот так просто взять и расстаться с ней. Конечно, заманчиво сказать: с этим не ко мне, пока. Но она уйдет, а я останусь, и тут же начнет меня точить раскаяние: денег бы ты ей одолжила, это не требует ни риска, ни душевных трат, а пришел к тебе человек с нестандартной бедой, и ты уже: ах, вы ошиблись дверью, я вам не золотая рыбка на посылках.

— Ладно, я попробую, — говорю, — если это вообще возможно. Великана-драматурга пока трогать не будем, пусть вечерком забежит ко мне Кира.

Анна не была бы Анной, если бы после этих моих слов испытала благодарность. Она тут же возмутилась:

— Как это, интересно, она забежит к тебе сегодня вечерком, если она в Ялте? — В голосе прозвучал этакий высокомерный укор: мол, если нужна тебе Кира, подождешь. Мне уже ко всему подобному не привыкать, и я спросила:

— Что она там делает?

— Такой маленький антракт в ее однообразной жизни, — объяснила Анна. — Полетела к морю на четыре дня. А помнишь, как я летала в Кишинев?

Я не забыла и к кому она летала, этого жителя Кишинева с головой как бочка. Она познакомилась с ним на Кавказе, а потом летала к нему в Кишинев. Под носом у него росли черные усы, причем они не росли, как у нормальных людей, а висели. Такая густая черная травка. Когда он говорил, эта травка колыхалась. Конечно, я стояла рядом с Анной на перроне, когда эти усы показались в дверях вагона. Анна без особых трудов втащила меня тогда в эту свою историю: «Умоляю, ты должна мне помочь, это мой последний шанс». Так и остался он в наших с Анной воспоминаниях под именем «усы» и «последний шанс». Но тогда он произвел на меня впечатление надежного жениха. Когда вес человека превышает полтора центнера, как-то не верится, что он устремлен к обману. Если уж такая глыба сдвинулась с места, села в вагон и пересекла две тысячи километров, то сотворить с ней такое могла только любовь. Но он любил не Анну, а свою жену, я могла бы об этом догадаться сама, если бы Анна тогда не заморочила мне голову. Мы втроем ездили по магазинам, и он все хотел купить Анне розы. Но так и не купил. Покупал платья, кофточки, обувь. Даже меня поставили в очередь, и я выстояла фиолетовый кружевной пеньюар на розовой атласной подкладке. Потом он сказал Анне, что ошибся в ней, что квартира ее оказалась маленькой, а девочка большой, что это не подходит для его новой семейной жизни. Мало того, так он еще добавил, что любит, как оказалось, свою жену. И уехал, забрав все обновки, которые так и не вручил Анне. Через год или больше Анна, которая совсем не страдала по своему «последнему шансу», вдруг прибежала ко мне в слезах и ужасе: «Какой это был негодяй! Ведь он и не собирался на мне жениться! Он просто приискал себе женщину с фигурой своей жены, живущую в Москве, и использовал ее как манекен, как последнюю идиотку и дуру!»

«Откуда это тебе стало известно?»