Жемчужина, сломавшая свою раковину - [14]

Теперь предстояло подобрать для меня одежду. Мама-джан попросила жену моего дяди отдать нам старую рубашку и брюки одного из ее сыновей, из которых тот уже вырос, как и его старший брат, а до него — другой мой кузен. Мама-джан велела мне пойти в дом переодеться, пока они вместе с сестрами сметут рассыпанные по двору волосы.

Я сунула ноги в штанины, сначала одну, потом другую. Мужские брюки оказались плотнее и уже, чем шаровары, которые я обычно носила под платьем. Я затянула тесемки на поясе и завязала их узлом. Затем натянула через голову свободную тунику. Вынырнув из горловины, я вскинула было руки — привычное движение, чтобы вытащить волосы поверх рубашки, — и поняла, что больше мне этого делать не придется. Я провела ладонью по стриженому затылку, прикоснулась к коротким завиткам волос на шее — как странно.

Я окинула себя взглядом сверху донизу и заметила выступающие под тканью брюк острые худые коленки. Скрестив руки на груди, я горделиво вскинула подбородок — движение, которое мне не раз приходилось наблюдать у моего двоюродного брата Сидика. Я подпрыгнула и поддала ногой воображаемый футбольный мяч. И это всё? Теперь я могу считаться мальчиком?

Я вспомнила тетю Шаиму. Интересно, что сказала бы тетя, увидь она меня в таком наряде? Наверное, улыбнулась бы. Разве она не это имела в виду, предлагая маме-джан нарядить меня мальчиком? Она сама рассказывала, как наша прапрапрабабушка работала на ферме бок о бок с отцом, словно преданный сын. Мне не терпелось услышать продолжение истории — о том, как прапрапрабабушка переоделась мальчиком. Тетя Шаима обещала прийти завтра и рассказать, что было дальше. О как же я ненавидела ждать!

Я подтянула брюки, разгладила тунику и отправилась во двор показаться маме и сестрам.

— Ну что же, получился очень даже симпатичный мальчик! Верно? — Даже я уловила нотки сомнения в голосе мамы-джан.

— Вы уверены? По-моему, я выгляжу странно.

Шахла охнула и уставилась на меня, зажав рот ладонью.

— О небо! Да ты вылитый мальчик! Мама-джан, даже не скажешь, что это наша Рахима!

Мама-джан кивнула.

— И тебе больше не придется вычесывать эти противные колтуны, — с завистью добавила Рохила.

Каждое утро для моей сестры начиналось с настоящей пытки. За ночь ее густые волосы сбивались во множество мелких колтунов, которые мама-джан терпеливо расчесывала щеткой, несмотря на визг и крики извивающейся Рохилы.

— Девочки, с этого дня мы будем звать ее не Рахима, а Рахим, — мягко сказала мама-джан, но взгляд ее глаз был тяжелым, слишком тяжелым для тридцатилетней женщины.

— Рахим? — повторила Шахла. — Мы должны называть ее Рахимом?

— Да. С этого дня она — ваш брат. Забудьте, что у вас когда-то была сестра Рахима, и приветствуйте брата. Его имя — Рахим. Вы поняли, девочки? Очень важно, чтобы вы обращались к ней как к брату.

— На всякий случай, если мы вдруг забудем, как она выглядела, Парвин нарисовала нашу сестру Рахиму. — Рохила протянула маме-джан набросок, который Парвин сделала, пока меня стригли.

Портрет получился замечательный, я была очень похожа на себя, на прежнюю себя — с длинными волосами и немного испуганными глазами. Мама-джан бросила взгляд на рисунок и прошептала что-то вполголоса, так тихо, что мы не разобрали. Затем она сложила листок пополам и положила на стол.

— И всё? Это всё, что нужно? Теперь она мальчик? — с некоторым недоверием спросила Шахла.

— Да, это всё, — спокойно ответила мама-джан. — Именно так это и делается. Люди поймут, почему мы так поступаем. Вот увидите.

Мама-джан прекрасно понимала, что труднее всего будет убедить принять меня как мальчика и брата именно моих сестер. Остальные — наши тетки, дяди, знакомые, соседи, учителя в школе — совершенно спокойно отнесутся к тому факту, что отныне у моей мамы вместо дочери сын. Мы были не первой семьей, где появился бача-пош.[7] Это давняя традиция. Так что если мама и переживала, то совершенно по иному поводу — уже сейчас она с беспокойством думала о дне, когда ей снова придется переодеть меня в женскую одежду и назвать дочерью. Но это произойдет лишь тогда, когда я повзрослею и из девочки превращусь в девушку. В запасе у нас было еще несколько лет.

— О, вот это да! — сказала Парвин, возвращаясь во двор. Она уходила в дом за новым грифелем и пропустила мой первый выход в мужском наряде.

— Да, теперь она мальчик, — сказала Шахла.

— Нет, пока еще нет, — невозмутимым тоном заявила Парвин.

— Почему? — спросила Рохила.

— Потому что сначала она должна пройти под радугой.

— Под радугой? — вытаращила глаза Рохила.

— О чем это ты? — удивилась Шахла.

— Святые небеса, — с улыбкой воскликнула мама-джан, — не помню, чтобы я читала вам эту поэму! Откуда ты ее знаешь, Парвин?

Парвин пожала плечами. Впрочем, ничего удивительного: она не всегда помнила, завтракала ли сегодня, зато порой могла сообщить такие вещи, что мы только диву давались.

— О чем она толкует? — спросила я маму-джан. Мне не терпелось выяснить, говорит ли Парвин правду, или фантазии сестры в очередной раз взяли верх над реальностью.

— Она говорит об одной старой легенде. Не уверена, помню ли подробности, но там рассказывается о том, что произойдет, если пройти под радугой.