Nadia Hashimi
When the Moon is Low
© Nadia Hashimi, 2015
© iStock / Global Images Ukraine /shaunl, обложка, 2016
© iStock / Global Images Ukraine / michaeljung, обложка, 2016
© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2016
© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2016
© ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”», г. Белгород, 2016
* * *
Ферейба
Я с удовольствием смотрю на своих забывшихся сном детей, но мой беспокойный разум снова и снова вспоминает путь, который мы преодолели. Как я дошла сюда, как очутилась здесь с двумя из троих своих детей? Вот они, свернулись калачиками на грубом покрывале гостиничной кровати. Мы так далеко от дома и знакомых голосов…
В юности Европа виделась королевством высокой моды и утонченного вкуса. Ароматные кремы для тела, сшитая на заказ одежда, знаменитые университеты… Кабул восхищался светлолицыми империалистами по ту сторону Уральских гор. Мы завороженно смотрели на них и путали их утонченность с туземной экзотикой.
Розовые очки моего поколения разлетелись вдребезги вместе с Кабулом. Мы уже не видели европейских финтифлюшек. Мы собственных улиц не видели – слишком сгустился дым военных пожаров. К тому времени, когда мы с мужем решили бежать с нашей родины, весь шарм Европы сосредоточился в единственном и самом волнующем – мирной жизни.
Я уже не новобрачная. Не молодая женщина. Я мать. И я дальше от Кабула, чем когда бы то ни было. Мы с детьми прошли через горы и пустыни, пересекли воды, чтобы добраться до этого сырого гостиничного номера, отнюдь не изысканного и не благоухающего. Не таким я ожидала увидеть этот край. Хорошо, что все, чего я жаждала в наивной юности, уже не имеет для меня значения.
Все, что я вижу, слышу, все, чего я касаюсь, не принадлежит мне. Все здесь – чужбина, и все причиняет боль.
Мне хотелось бы, чтобы дети проснулись и отвлекли меня от этих мыслей, но я не смею их будить. Пусть отдыхают, я ведь знаю, как они измучились. Мы – маленькая загнанная стайка. Иногда у нас даже не хватает сил улыбаться друг другу.
Я хочу спать, но должна бодрствовать, прислушиваясь к лихорадочному биению крови в висках.
Я должна услышать уверенные шаги Салима в коридоре!
Мои запястья обнажены. У меня уже нет золотых браслетов, я больше не слышу их меланхоличного перезвона. Я решила продать их. У нас осталось слишком мало денег, чтобы продержаться до конца пути. А до места назначения еще так далеко…
Салиму так хочется проявить себя! Он очень похож на отца, только не может понять этого своим юным сердцем. Он считает себя взрослым мужчиной, причем во многом из-за меня: слишком часто я позволяла ему думать, что так оно и есть. А он всего лишь мальчик, и безжалостный мир не упустит возможности напомнить ему об этом.
«Мадар-джан[1], я пойду. Мы никогда не доберемся до Англии, если будем прятаться в комнате каждый раз, когда нас охватывает страх».
Он сказал правду. Тогда я прикусила язык, но теперь в наказание за это мое сердце терзает боль. Пока не вернется мой сын, я буду сидеть, уставившись на мертвенно-блеклые стены, орнамент с якорями, потускневшие искусственные цветы. Буду ждать, пока стены не обрушатся, якоря не ударятся об пол, а цветы не превратятся в прах. Мне нужно, чтобы Салим вернулся!
Теперь я думаю о своем муже больше, чем в те дни, когда он был рядом. Как же мы глупы и неблагодарны в молодости!
Я жду, что повернется дверная ручка. Жду, что мой сын войдет и скажет, что он смог сделать для нашей семьи то, что не удалось мне. Я бы многое отдала, лишь бы подвергнуться риску вместо него, но не могу ничего предложить в обмен на его наивное желание. Все, что у меня есть, передо мной: две невинные души, охваченные беспокойным сном.
Я напоминаю себе, что у меня еще остались эти двое детей. Бог даст, Салим вернется и наша семья снова будет полной – насколько это возможно. Настанет день, когда мы перестанем затравленно озираться, вздрагивать при виде полицейского и забываться чутким сном по чужим углам. Настанет день, когда у нас появится место, которое мы сможем назвать домом. Я увезу этих детей – детей своего мужа – так далеко, как только смогу. Я молюсь о том, чтобы мы нашли место, где в тишине их забытья удастся отдохнуть и мне.
Ферейба
1
В день, когда я родилась, мою судьбу скрепила кровавая печать. Пока я прорывалась в этот безумный мир, моя мать отрекалась от него. Вместе с ней ушла моя возможность по-настоящему стать дочерью. Пуповину перерезали, и больше нас с матерью ничто не связывало. С ее кожи сходили краски жизни, а моя розовела; ее дыхание замирало, а мой плач звучал все громче… Меня искупали, завернули в одеяло и вынесли показать отцу, который из-за меня овдовел. Кровь отхлынула от его лица, и он упал на колени. Как говорил мне сам падар-джан[2], ему понадобилось три дня, чтобы заставить себя взять на руки дочь, лишившую его жены. Не хотелось бы мне знать, какие мысли его посещали тогда, но могу себе представить. Я почти уверена, что, будь у него выбор, он предпочел бы мою мать, а не меня.
Мой отец старался изо всех сил, но не мог справиться с этой ношей. В его защиту я могу сказать, что те времена были нелегкими. Да что там, в любые времена подобная ноша тяжела! Падар-джан родился в семье местного уважаемого сановника. Горожане обращались к дедушке за советом, посредничеством или за деньгами. Мой баба́-джан
