Желтый караван - [45]
— Ну зайди, — посторонился «Буратино», — а может, ты и пригодишься? Спрятать тебя, а потом, в нужный момент… а? — он прошел за Ржевским в гостиную.
Тут все оставалось на прежних местах, точнее — ничего на месте не было, кроме массивного стола. Было так, как если бы наводнение смешало все в кучу, а потом все всплыло и осело, где придется, когда вода ушла. Слой из кувшинов, фужеров, подушек, африканских масок, бутылок, ночных рубашек, сапогов, альбомов, бус, журналов с голыми розовыми девушками на обложках, шампуров, пиджаков, мятой бумаги и даже кастрюль покрывал весь пол в гостиной, переливаясь под лучами ослепительных бра.
— Хозяева могут обидеться, — решил Ржевский, — не нашел животных-то?
— Животных скоро привезут, — загадочным тоном сообщил «Буратино», — да я сам-то уезжал. Меня тут с семи утра не было. Только сейчас вернулся. Лечился в дурдоме.
— Ну и как?
— Нормально. Мозги вправили. Вон наливай, дорогой.
— Да… с этими все животными… я тебя еще вчера хотел спросить. Листочек ты нашел, помнишь? Вот тут, под столом?
«Буратино» обернулся:
— Листочек?
— Ну да. Где он?
Ржевский успел уловить короткое движение руки «Буратино» к левому нагрудному карману.
— Ты вчера… тьфу! То есть это же сегодня было! Запутаешься тут! Ты, когда листочек этот схватил, аж с лица переменился, а меня спать выгнал. Не помнишь? Читал его, читал… что-то нужное?
— Ты смотри! А ты не так прост! — «Буратино» сел за стол и принялся разглядывать Ржевского с ног до головы, словно музейную скульптуру. — Листочек? Как тебе сказать? Сказать, что это тебя не касается, вроде нельзя? Может, ты мне нужен будешь? Как думаешь, артист? Роль тебе дать сыграть?
— Играть так играть, — Ржевский налил себе джина.
— Ты с этой Лелей спал? Так, по-честному?
— Нет! Даже как-то ни к чему!
— Ну вот. А этот листочек-то, твое письмо к ней, со сладкими воспоминаниями. Не ожидал? Вот на этом Лелька с тещей и Василька нашего словили. Нервный он, ревнивый шибко, Василий-то. А тут то ли Лелечка намекивала, не знаю, но к тебе он уж сильно не ровно дышал. На том и поймали.
— Интересно! Покажи-ка! Что я написал?
— Нет. Покажу, когда Тишкин Лельку привезет. Мы с ним сегодня из дурдома драпанули. Я насовсем, он — в отпуск. Для интимных бесед с супругой. Ты попей чуть-чуть, а потом я тебя спрячу. Свистну потом.
— Чтобы такую роль сыграть, надо бы поучить текст.
— Настаиваешь? А зря! Начинаешь мне не нравиться. Признайся уж, как другу, заезжала к тебе сегодня Лелечка-то?
— Нет. Не в этом дело. А почему я ей не мог написать? А вдруг?
— Ну ты дуб! Да такие письма в позапрошлом веке писали! Ты, во всяком случае, не напишешь. Еще б ты этой своей балерине с крокодилами так написал! — «Буратино» было захохотал, но смолк. — Ты не с паровозом дело имеешь, Сэрж! Почерк я твой потрудился изучить! Расписочку мне писал! Заспал?
— Чего-то помню. А? Надо же! Получается, у вас обмен? Животные твои у Лели, а письмо у тебя?
— Умнеешь быстро. Прямо на глазах. А еще что скажешь?
Ржевский тоже усмехнулся одним ртом. На шее бились артерии.
— Сколько у тебя фальшивых бумажек, Слава! Фальшивое письмо, фальшивое удостоверение! Я, между прочим, могу и взаправду письмо написать. Даже, кажется, написал и где-то здесь мог потерять. А? И могу даже с тобой поменяться. А что? Тебе, наверно, с настоящей-то милицией ни к чему встречаться?
— А ты позвони! Вон — ноль два! — «Буратино» встал.
— Да я бы давно позвонил, конечно, если бы…
Вот тут, наконец, «Буратино» наклонился через стол и ударил Ржевского ребром ладони по шее сбоку. Точно в середину. Звук был тупой и слабый.
Ржевский обвалился со стула.
Из-за края стола была видна теперь только его серая, неподвижная рука.
— Ах ты мать! — «Буратино» озирался. — Теперь этого прятать! Ну, Лели-Васильки! Недержание речей! Падлы!
Он обошел стол. Изо рта Ржевского текла слюна. Он слабо стонал, открывал и закрывал глаза.
— Тебе, Сэрж поганый, выспаться надо было! Ишь меняла! Скотина бухая! В какой бы чулан тебя сволочь?
— Сам… сволочь! — прошептал Ржевский.
«Буратино» ногой ткнул ему в зубы. Изо рта Ржевского теперь потекла кровь. Губа лопнула.
— Места тут много, погоди-ка… — «Буратино» прошел в коридор.
Ржевский перевернулся на живот, выплюнул кровь.
Встал на четвереньки.
— Ну что? — спросил «Буратино», возвращаясь. — Дошло что-нибудь?
Ржевский выпрямился, нащупал стол, оперся.
«Буратино» сел за стол:
— Вон выпей еще и мотай отсюда! И сиди сегодня дома, скот! Болтанешь о чем — убьем! Теперь, я думаю, ты в этом не сомневаешься? У нас…
Ржевский шагнул и ударил «Буратино» кулаком по носу. Ударил неловко, не сильно, но «Буратино» опрокинулся вместе со стулом, треснувшись затылком о толстую хрустальную вазу. Ржевский еще шагнул и сел ему на живот.
— Нансен! — крикнул он.
Мудрый старец Аввакум готовился к представлению часов с шести, выспавшись днем. Он уставил стол яствами и чайниками, заткнул одеялом щель в оконной раме, запер дверь, запретив внукам беспокоить. Ожидания его оправдывались, так как часов в семь в забавной квартирке лысого господина загорелся свет и знакомая тень длинноносого забегала по занавескам. К половине восьмого к ней присоединилась тень с бородкой. Правда, тени не ужились, и вскоре старец смог оценить молодецкий удар Ржевского.
Андрей Федоров — автор уникальный. Он знает тонкости и глубины человеческой натуры не только как писатель, но и как доктор психиатрии.Роман «Зомби» о следователе, который сталкивается с человеком, действующим и после смерти. Но эта мистика оборачивается реальным криминалом.
Андрей Федоров — автор уникальный. Он знает тонкости и глубины человеческой натуры не только как писатель, но и как доктор психиатрии.Новый роман «Двенадцать обреченных» — история распутывания героем нитей иезуитски придуманного маньяком плана по уничтожению свидетелей… При этом сам герой должен был тоже погибнуть, если бы не его поразительная находчивость.
Жизнь в театре и после него — в заметках, притчах и стихах. С юмором и без оного, с лирикой и почти физикой, но без всякого сожаления!
От автора… В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?»…
У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.
Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…