Желтый. История цвета - [41]

Шрифт
Интервал

.

Такое же соотношение мы находим в других сборниках, оставшихся рукописными, и в таблицах нюансов, которые к ним иногда прилагаются. Один из самых удивительных сборников, составленный в Делфте в 1692 году, принадлежит практически неизвестному голландскому художнику А. Богерту. В книге 732 страницы, а также таблицы с 5000 нюансов, которые предлагается воспроизвести при работе с водяными красками (гуашью и акварелью). Эта книга, хранящаяся сейчас в библиотеке Межан в Экс-ан-Провансе[162], заслуживает большего внимания со стороны исследователей, в особенности историков живописи, поскольку это самая обширная таблица нюансов из всех созданных до конца XIX века. Вдобавок эта уникальная книга была написана и целиком проиллюстрирована вручную: было бы замечательно, если бы кто-нибудь взялся осуществить ее факсимильное издание, хотя бы ради того, чтобы сохранить ее для будущего – оцифровка тут бесполезна, поскольку большинство нюансов при этом будет искажено[163].

Для нас в данный момент этот документ важен тем, что наглядно показывает, сколь малый интерес испытывали тогда художники к желтому. Если сгруппировать все 5045 нюансов по цветам – а это совсем непросто, поскольку таблицы выстраивают цвета не по спектру и не по древней шкале Аристотеля (белый, желтый, красный, зеленый, синий, коричневый, черный), – то выйдет приблизительно следующее: синий – 23 %; красный – 21 %; зеленый – 15 %; желтый – 14 %; серый, коричневый и черный – 10 %; белый – 7 %; фиолетовый – 5 %; оранжевый – 5 %. Однако оперировать этими данными надо с осторожностью: очень часто, вглядываясь в тот или иной нюанс, не знаешь, к какому из двух (или даже трех) цветов его отнести, а слова и цифры, которые написаны над каждым из нюансов, чтобы их идентифицировать, вносят больше путаницы, чем порядка.

Не одни только художники подзабыли желтую цветовую гамму: то же самое произошло с красильщиками. Если мы произведем подобные подсчеты на основе сборников рецептов по бытовому окрашиванию, то увидим примерно те же результаты, что и при изучении книг по краскам для живописи. Авторы не считают нужным уделить тонам желтого самостоятельную главу (как они поступили с тонами синего); а порой даже перечисление этих тонов у них сводится к минимуму. Возьмем для примера один из самых знаменитых трактатов XVIII века, «Искусство окрашивания шерсти и шерстяных тканей, как дорогими, так и дешевыми красками» Жана Элло (1750). Жан Элло (1685–1766), видный ученый-химик, член Академии наук, в 1740 году был назначен генеральным инспектором красильных мастерских Франции. В своем трактате он делится опытом, накопленным за десять лет расследований и наблюдений, подробно рассказывает о каждом цвете, о каждом красителе, о каждой протраве. Книга пользовалась большим авторитетом в Европе. При небольшом формате (в 12-ю долю листа) она насчитывает 632 страницы[164]. Из них 140 посвящены общим замечаниям о шерсти и обзору различных способов ее окрашивания, 192 страницы отданы всевозможным оттенкам синего, 155 – различным тонам красного, 23 – черным тонам, 15 – красновато-коричневым (это нечто совершенно новое), 11 – зеленым, 9 страниц – желтым и около 60 страниц – разным протравам, а также смесям, с помощью которых можно получить фиолетовые, оранжевые, серые, розовые и коричневые тона. В этих пропорциях отразились давние традиции европейского красильного дела (абсолютное доминирование синих и красных тонов) и в то же время – цветовые предпочтения европейцев в середине XVIII века (недавно возникшая мода на пастельные тона, которые представлены во множестве нюансов). Больше двухсот страниц – синим тонам и девять – желтым! Цифры говорят сами за себя: совершенно очевидно, что век Просвещения – это век синего, а не желтого[165].

Словари и энциклопедии

А теперь мы оставим трактаты и руководства и откроем словари и энциклопедии. Занимает ли в них желтый цвет больше места, чем в специальной литературе? Вызывает ли он больший интерес? Что узнаёт о нем читатель?

Чтобы ответить на эти вопросы, я изучил несколько французских справочных изданий XVII и XVIII веков, в частности «Французский словарь, содержащий слова и предметы» Пьера Ришле (1680), «Всеобщий словарь» Антуана Фюретьера (1690) и его последующие расширенные издания, выходившие до 1720 года; четыре первых издания «Словаря» Французской академии (1694, 1718, 1740, 1762); «Словарь ремесел», опубликованный Обществом Иисуса в 1704 году и переиздававшийся в расширенном варианте до 1771 года; и наконец, «Критический словарь французского языка» аббата Жан-Франсуа Ферро (1787–1788). Чтение было долгое и несколько скучное, а итог – разочаровывающим. Во-первых, потому, что все эти книги повторяют друг друга, а точнее, снова и снова повторяют то, что написал Антуан Фюретьер в своем «Словаре», который вышел в 1690 году и за подготовку которого его несколькими годами ранее исключили из Французской академии[166]. Во-вторых, потому, что статьи, посвященные в этих изданиях желтому, хоть и не совсем бесполезные, все же не содержат ничего особенно оригинального или существенного для историка; вдобавок они гораздо менее подробны, чем статьи о красном, белом, черном, синем и даже о зеленом. И в этом разительном несоответствии, по-видимому, и заключается самая важная информация: в Новое время среди основных цветов желтый все еще остается бедным родственником, нелюбимым кузеном, как в профессиональных практиках, так и в текстах


Еще от автора Мишель Пастуро
Красный

Красный» — четвертая книга М. Пастуро из масштабной истории цвета в западноевропейских обществах («Синий», «Черный», «Зеленый» уже были изданы «Новым литературным обозрением»). Благородный и величественный, полный жизни, энергичный и даже агрессивный, красный был первым цветом, который человек научился изготавливать и разделять на оттенки. До сравнительно недавнего времени именно он оставался наиболее востребованным и занимал самое высокое положение в цветовой иерархии. Почему же считается, что красное вино бодрит больше, чем белое? Красное мясо питательнее? Красная помада лучше других оттенков украшает женщину? Красные автомобили — вспомним «феррари» и «мазерати» — быстрее остальных, а в спорте, как гласит легенда, игроки в красных майках морально подавляют противников, поэтому их команда реже проигрывает? Французский историк М.


Синий

Почему общества эпохи Античности и раннего Средневековья относились к синему цвету с полным равнодушием? Почему начиная с XII века он постепенно набирает популярность во всех областях жизни, а синие тона в одежде и в бытовой культуре становятся желанными и престижными, значительно превосходя зеленые и красные? Исследование французского историка посвящено осмыслению истории отношений европейцев с синим цветом, таящей в себе немало загадок и неожиданностей. Из этой книги читатель узнает, какие социальные, моральные, художественные и религиозные ценности были связаны с ним в разное время, а также каковы его перспективы в будущем.


Дьявольская материя

Уже название этой книги звучит интригующе: неужели у полосок может быть своя история? Мишель Пастуро не только утвердительно отвечает на этот вопрос, но и доказывает, что история эта полна самыми невероятными событиями. Ученый прослеживает историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и показывает, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, как постоянно усложнялись системы значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Средневековья одежда в полосу воспринималась как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.


Зеленый

Исследование является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро, посвященного написанию истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века. Начав с престижного синего и продолжив противоречивым черным, автор обратился к дешифровке зеленого. Вплоть до XIX столетия этот цвет был одним из самых сложных в производстве и закреплении: химически непрочный, он в течение долгих веков ассоциировался со всем изменчивым, недолговечным, мимолетным: детством, любовью, надеждой, удачей, игрой, случаем, деньгами.


Черный

Данная монография является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро – истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века, начатого им с исследования отношений европейцев с синим цветом. На этот раз в центре внимания Пастуро один из самых загадочных и противоречивых цветов с весьма непростой судьбой – черный. Автор предпринимает настоящее детективное расследование приключений, а нередко и злоключений черного цвета в западноевропейской культуре. Цвет первозданной тьмы, Черной смерти и Черного рыцаря, в Средние века он перекочевал на одеяния монахов, вскоре стал доминировать в протестантском гардеробе, превратился в излюбленный цвет юристов и коммерсантов, в эпоху романтизма оказался неотъемлемым признаком меланхолических покровов, а позднее маркером элегантности и шика и одновременно непременным атрибутом повседневной жизни горожанина.


Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола

Книга известного современного французского историка рассказывает о повседневной жизни в Англии и Франции во второй половине XII – первой трети XIII века – «сердцевине западного Средневековья». Именно тогда правили Генрих Плантагенет и Ричард Львиное Сердце, Людовик VII и Филипп Август, именно тогда совершались великие подвиги и слагались романы о легендарном короле бриттов Артуре и приключениях рыцарей Круглого стола. Доблестные Ланселот и Персеваль, королева Геньевра и бесстрашный Говен, а также другие герои произведений «Артурианы» стали образцами для рыцарей и их дам в XII—XIII веках.


Рекомендуем почитать
Очерки истории европейской культуры нового времени

Книга известного политолога и публициста Владимира Малинковича посвящена сложным проблемам развития культуры в Европе Нового времени. Речь идет, в первую очередь, о тех противоречивых тенденциях в истории европейских народов, которые вызваны сложностью поисков необходимого равновесия между процессами духовной и материальной жизни человека и общества. Главы книги посвящены проблемам гуманизма Ренессанса, культурному хаосу эпохи барокко, противоречиям того пути, который был предложен просветителями, творчеству Гоголя, европейскому декадансу, пессиместическим настроениям Антона Чехова, наконец, майскому, 1968 года, бунту французской молодежи против общества потребления.


Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры

По прошествии пяти лет после выхода предыдущей книги «По Фонтанке. Страницы истории петербургской культуры» мы предлагаем читателям продолжение наших прогулок по Фонтанке и близлежащим ее окрестностям. Герои книги – люди, оставившие яркий след в культурной истории нашей страны: Константин Батюшков, княгиня Зинаида Александровна Волконская, Александр Пушкин, Михаил Глинка, великая княгиня Елена Павловна, Александр Бородин, Микалоюс Чюрлёнис. Каждому из них посвящен отдельный очерк, рассказывающий и о самом персонаже, и о культурной среде, складывающейся вокруг него, и о происходящих событиях.


Скифия глазами эллинов

Произведения античных писателей, открывающие начальные страницы отечественной истории, впервые рассмотрены в сочетании с памятниками изобразительного искусства VI-IV вв. до нашей эры. Собранные воедино, систематизированные и исследованные автором свидетельства великих греческих историков (Геродот), драматургов (Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан), ораторов (Исократ,Демосфен, Эсхин) и других великих представителей Древней Греции дают возможность воссоздать историю и культуру, этногеографию и фольклор, нравы и обычаи народов, населявших Восточную Европу, которую эллины называли Скифией.


Очерки по социологии культуры

Сборник статей социолога культуры, литературного критика и переводчика Б. В. Дубина (1946–2014) содержит наиболее яркие его работы. Автор рассматривает такие актуальные темы, как соотношение классики, массовой словесности и авангарда, литература как социальный институт (книгоиздание, библиотеки, премии, цензура и т. д.), «формульная» литература (исторический роман, боевик, фантастика, любовный роман), биография как литературная конструкция, идеология литературы, различные коммуникационные системы (телевидение, театр, музей, слухи, спорт) и т. д.


Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

В книге собраны беседы с поэтами из России и Восточной Европы (Беларусь, Литва, Польша, Украина), работающими в Нью-Йорке и на его литературной орбите, о диаспоре, эмиграции и ее «волнах», родном и неродном языках, архитектуре и урбанизме, пересечении географических, политических и семиотических границ, точках отталкивания и притяжения между разными поколениями литературных диаспор конца XX – начала XXI в. «Общим местом» бесед служит Нью-Йорк, его городской, литературный и мифологический ландшафт, рассматриваемый сквозь призму языка и поэтических традиций и сопоставляемый с другими центрами русской и восточноевропейской культур в диаспоре и в метрополии.


В поисках забвения

Наркотики. «Искусственный рай»? Так говорил о наркотиках Де Куинси, так считали Бодлер, Верлен, Эдгар По… Идеальное средство «расширения сознания»? На этом стояли Карлос Кастанеда, Тимоти Лири, культура битников и хиппи… Кайф «продвинутых» людей? Так полагали рок-музыканты – от Сида Вишеса до Курта Кобейна… Практически все они умерли именно от наркотиков – или «под наркотиками».Перед вами – книга о наркотиках. Об истории их употребления. О том, как именно они изменяют организм человека. Об их многочисленных разновидностях – от самых «легких» до самых «тяжелых».


Записки куклы. Модное воспитание в литературе для девиц конца XVIII – начала XX века

Монография посвящена исследованию литературной репрезентации модной куклы в российских изданиях конца XVIII – начала XX века, ориентированных на женское воспитание. Среди значимых тем – шитье и рукоделие, культура одежды и контроль за телом, модное воспитание и будущее материнство. Наиболее полно регистр гендерных тем представлен в многочисленных текстах, изданных в формате «записок», «дневников» и «переписок» кукол. К ним примыкает разнообразная беллетристическая литература, посвященная игре с куклой.


Мода и искусство

Сборник включает в себя эссе, посвященные взаимоотношениям моды и искусства. В XX веке, когда связи между модой и искусством становились все более тесными, стало очевидно, что считать ее не очень серьезной сферой культуры, не способной соперничать с высокими стандартами искусства, было бы слишком легкомысленно. Начиная с первых десятилетий прошлого столетия, именно мода играла центральную роль в популяризации искусства, причем это отнюдь не подразумевало оскорбительного для искусства снижения эстетической ценности в ответ на запрос массового потребителя; речь шла и идет о поиске новых возможностей для искусства, о расширении его аудитории, с чем, в частности, связан бум музейных проектов в области моды.


Поэтика моды

Мода – не только история костюма, сезонные тенденции или эволюция стилей. Это еще и феномен, который нуждается в особом описательном языке. Данный язык складывается из «словаря» глянцевых журналов и пресс-релизов, из профессионального словаря «производителей» моды, а также из образов, встречающихся в древних мифах и старинных сказках. Эти образы почти всегда окружены тайной. Что такое диктатура гламура, что общего между книгой рецептов, глянцевым журналом и жертвоприношением, между подиумным показом и священным ритуалом, почему пряхи, портные и башмачники в сказках похожи на колдунов и магов? Попытка ответить на эти вопросы – в книге «Поэтика моды» журналиста, культуролога, кандидата философских наук Инны Осиновской.


Мужчина и женщина: Тело, мода, культура. СССР — оттепель

Исследование доктора исторических наук Наталии Лебиной посвящено гендерному фону хрущевских реформ, то есть взаимоотношениям мужчин и женщин в период частичного разрушения тоталитарных моделей брачно-семейных отношений, отцовства и материнства, сексуального поведения. В центре внимания – пересечения интимной и публичной сферы: как директивы власти сочетались с кинематографом и литературой в своем воздействии на частную жизнь, почему и когда повседневность с готовностью откликалась на законодательные инициативы, как язык реагировал на социальные изменения, наконец, что такое феномен свободы, одобренной сверху и возникшей на фоне этакратической модели устройства жизни.