Желтый. История цвета - [28]
Тем более что желтый – цвет не только желчи, но еще и мочи. И та и другая – гадкие, отвратительные жидкости, нечистоты, которые представляют интерес только для врача, поскольку помогают ему поставить диагноз. В Европе очень долгое время – от Античности и почти до XX века – измерение пульса и исследование мочи считались двумя главными средствами, к которым должен прибегнуть врач, чтобы оценить состояние больного, определить, какие из его органов функционируют неправильно, и решить, с чего начать лечение. Главный показатель состояния больного – моча, поскольку в ней собраны воедино результаты всех процессов, происходящих в организме; ее даже сравнивают с кастрюлей или с котлом[96].
Многие средневековые трактаты, в основном пересказы либо переводы древнегреческих или арабских, объясняют, как действует врач, чтобы поставить диагноз, основываясь на исследованиях мочи. Вот что пишет, например, Жиль де Корбей, каноник собора Парижской Богоматери, придворный врач короля Филиппа Августа и автор знаменитого сочинения «О моче» («De urinis»), написанного в 1200–1210‐х годах[97]. Сначала врач собирает мочу в склянку (matula). Затем оценивает ее количество, вдыхает запах – слабый или сильный, едкий или зловонный, а порой даже пробует ее на вкус, чтобы прояснить картину. Далее начинается собственно уроскопия (эту сцену часто изображают на миниатюрах[98]): врач поднимает склянку до уровня глаз и приближает к источнику света, чтобы сделать заключение о внешнем виде (светлый, мутный или темный) и консистенции (жидкая, густая, вязкая) данной мочи, о ее цвете и о наличии либо отсутствии в ней осадка того или иного происхождения. Как утверждают некоторые более поздние трактаты, например книга византийца Захариаса (известного также как Иоганнес Актуариус), составленная в 1300–1310‐х годах, врач продолжает исследование, процеживая мочу, добавляя в нее различные вещества и наблюдая, как она на них реагирует (в частности, меняет ли цвет). Это уже напоминает химический анализ, близкий к тем, какие начнут делать в XIX веке. По мнению Актуариуса, такой метод позволяет не только с большей точностью выбрать подходящее лекарство, но также оценить шансы больного на выздоровление и даже подсчитать, сколько лет ему остается прожить[99].
По мнению многих авторов, самый важный этап исследования – изучение цвета мочи. В результате появились даже так называемые «колеса мочи» (rotae urinarum). Это таблицы в форме круга: найдя на таблице оттенок цвета, наиболее близкий к цвету мочи в склянке, врач сможет с точностью установить степень гуморального дисбаланса в организме больного. В дальнейшем на «колесах» будет изображаться все больше оттенков: если в эпоху Жиля де Корбея, в начале XIII столетия, их было около двадцати, то три века спустя, в раннее Новое время, их число дойдет до сорока двух. Цвета варьируются от белого до черного (крайне тяжелый случай!). На этой шкале представлены всевозможные нюансы молочно-белых, розовых, розовато-желтых, оранжевых, красных, красно-коричневых, зеленовато-желтых, серо-коричневых, темно-коричневых и даже фиолетовых тонов. Не хватает только синего: в данных обстоятельствах он ничем не мог быть полезен.
К счастью, несколько таких таблиц дожили до нашего времени. Это настоящие цветовые шкалы, предназначенные не для живописцев или красильщиков, а для медиков. Не считая радуги, это самые ранние хроматические таблицы из нам известных, так что для историка цвета они представляют собой документы первостепенной важности. Перед нами – средневековая классификация цветов, выстроенная не по спектру (для этого еще слишком рано), но и не в том порядке, какой традиционно приписывают Аристотелю: белый, желтый, оранжевый, красный, зеленый, фиолетовый, черный. Мы узнаём также, на какие нюансы человек Средневековья раскладывает эти цвета, причем больше всего нюансов – естественно! – оказывается у желтого. Иногда «колесо» не только показывает нам различные оттенки, но еще и приводит их точные названия. Так что эти таблицы очень важны и для истории хроматической лексики. Разумеется, все написано по-латыни, базовые термины усилены с помощью хитрой игры префиксов и суффиксов и сопровождаются различными прилагательными: светлый/темный, прозрачный/мутный, бледный/насыщенный, матовый/блестящий и так далее. У одного больного моча percrocea calida et surda: это значит, что цвет у нее оранжевый, теплый и насыщенный; а у другого она subpallida leviter turbida – белесая и мутноватая. На исходе Средневековья и в раннее Новое время латынь способна передать большое количество хроматических нюансов, тогда как местные языки вплоть до XVIII века будут делать это с большим трудом.
Желчь и моча наглядно свидетельствуют о связи желтого с нечистотами и болезнями[100]. Этот цвет не может символизировать силу и здоровье, как красный, или юность и весну, как зеленый. Он не связан со смертью, как черный или (в некоторых случаях) белый. Нет, желтый – это цвет упадка, засухи[101], старения. В системах «соответствий», о которых так охотно рассуждают геральдические трактаты, энциклопедии и аллегорическая поэзия позднего Средневековья, каждый из шести возрастов человека нередко ассоциируется с определенным цветом: раннее детство – с белым, отрочество – с синим, юность – с зеленым, зрелость – с красным, преддверие старости – с желтым, старость – с черным. В сущности, та же хроматическая шкала, только в сокращенном виде, применяется к временам года: зеленый – весна, красный – лето, желтый – осень, черный – зима. В подобной литературе, которая обожает игру ассоциаций и которая еще очень долго будет иметь значительное влияние на хроматическую символику не только в искусстве и изящной словесности, но и в повседневной жизни, желтый – цвет осени, как в природе, так и в жизни человека. Ничего не обещающий, тусклый цвет, цвет увядания и тления. В нем нет и следа прежней свежести, он утратил яркость и сияние, и, кажется, даже превратился в прямую противоположность золотого. А потому его символика может быть только негативной
Красный» — четвертая книга М. Пастуро из масштабной истории цвета в западноевропейских обществах («Синий», «Черный», «Зеленый» уже были изданы «Новым литературным обозрением»). Благородный и величественный, полный жизни, энергичный и даже агрессивный, красный был первым цветом, который человек научился изготавливать и разделять на оттенки. До сравнительно недавнего времени именно он оставался наиболее востребованным и занимал самое высокое положение в цветовой иерархии. Почему же считается, что красное вино бодрит больше, чем белое? Красное мясо питательнее? Красная помада лучше других оттенков украшает женщину? Красные автомобили — вспомним «феррари» и «мазерати» — быстрее остальных, а в спорте, как гласит легенда, игроки в красных майках морально подавляют противников, поэтому их команда реже проигрывает? Французский историк М.
Почему общества эпохи Античности и раннего Средневековья относились к синему цвету с полным равнодушием? Почему начиная с XII века он постепенно набирает популярность во всех областях жизни, а синие тона в одежде и в бытовой культуре становятся желанными и престижными, значительно превосходя зеленые и красные? Исследование французского историка посвящено осмыслению истории отношений европейцев с синим цветом, таящей в себе немало загадок и неожиданностей. Из этой книги читатель узнает, какие социальные, моральные, художественные и религиозные ценности были связаны с ним в разное время, а также каковы его перспективы в будущем.
Уже название этой книги звучит интригующе: неужели у полосок может быть своя история? Мишель Пастуро не только утвердительно отвечает на этот вопрос, но и доказывает, что история эта полна самыми невероятными событиями. Ученый прослеживает историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и показывает, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, как постоянно усложнялись системы значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Средневековья одежда в полосу воспринималась как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.
Исследование является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро, посвященного написанию истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века. Начав с престижного синего и продолжив противоречивым черным, автор обратился к дешифровке зеленого. Вплоть до XIX столетия этот цвет был одним из самых сложных в производстве и закреплении: химически непрочный, он в течение долгих веков ассоциировался со всем изменчивым, недолговечным, мимолетным: детством, любовью, надеждой, удачей, игрой, случаем, деньгами.
Данная монография является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро – истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века, начатого им с исследования отношений европейцев с синим цветом. На этот раз в центре внимания Пастуро один из самых загадочных и противоречивых цветов с весьма непростой судьбой – черный. Автор предпринимает настоящее детективное расследование приключений, а нередко и злоключений черного цвета в западноевропейской культуре. Цвет первозданной тьмы, Черной смерти и Черного рыцаря, в Средние века он перекочевал на одеяния монахов, вскоре стал доминировать в протестантском гардеробе, превратился в излюбленный цвет юристов и коммерсантов, в эпоху романтизма оказался неотъемлемым признаком меланхолических покровов, а позднее маркером элегантности и шика и одновременно непременным атрибутом повседневной жизни горожанина.
Книга известного современного французского историка рассказывает о повседневной жизни в Англии и Франции во второй половине XII – первой трети XIII века – «сердцевине западного Средневековья». Именно тогда правили Генрих Плантагенет и Ричард Львиное Сердце, Людовик VII и Филипп Август, именно тогда совершались великие подвиги и слагались романы о легендарном короле бриттов Артуре и приключениях рыцарей Круглого стола. Доблестные Ланселот и Персеваль, королева Геньевра и бесстрашный Говен, а также другие герои произведений «Артурианы» стали образцами для рыцарей и их дам в XII—XIII веках.
Эта книга о том, что делает нас русскими, а американцев – американцами. Чем мы отличаемся друг от друга в восприятии мира и себя? Как думаем и как реагируем на происходящее? И что сделало нас такими, какие мы есть? Известный журналист-международник Михаил Таратута провел в США 12 лет. Его программа «Америка с Михаилом Таратутой» во многом открывала нам эту страну. В книге автор показывает, как несходство исторических путей и культурных кодов русских и американцев определяет различия в быту, карьере, подходах к бизнесу и политике.
Исторический очерк философских воззрений и законодательств о самоубийстве.
Ни для кого не секрет, что современные СМИ оказывают значительное влияние на политическую, экономическую, социальную и культурную жизнь общества. Но можем ли мы безоговорочно им доверять в эпоху постправды и фейковых новостей?Сергей Ильченко — доцент кафедры телерадиожурналистики СПбГУ, автор и ведущий многочисленных теле- и радиопрограмм — настойчиво и последовательно борется с фейковой журналистикой. Автор ярко, конкретно и подробно описывает работу российских и зарубежных СМИ, раскрывает приемы, при помощи которых нас вводят в заблуждение и навязывают «правильный» взгляд на современные события и на исторические факты.Помимо того что вы познакомитесь с основными приемами манипуляции, пропаганды и рекламы, научитесь отличать праву от вымысла, вы узнаете, как вводят в заблуждение читателей, телезрителей и даже радиослушателей.
Книга известного политолога и публициста Владимира Малинковича посвящена сложным проблемам развития культуры в Европе Нового времени. Речь идет, в первую очередь, о тех противоречивых тенденциях в истории европейских народов, которые вызваны сложностью поисков необходимого равновесия между процессами духовной и материальной жизни человека и общества. Главы книги посвящены проблемам гуманизма Ренессанса, культурному хаосу эпохи барокко, противоречиям того пути, который был предложен просветителями, творчеству Гоголя, европейскому декадансу, пессиместическим настроениям Антона Чехова, наконец, майскому, 1968 года, бунту французской молодежи против общества потребления.
Произведения античных писателей, открывающие начальные страницы отечественной истории, впервые рассмотрены в сочетании с памятниками изобразительного искусства VI-IV вв. до нашей эры. Собранные воедино, систематизированные и исследованные автором свидетельства великих греческих историков (Геродот), драматургов (Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан), ораторов (Исократ,Демосфен, Эсхин) и других великих представителей Древней Греции дают возможность воссоздать историю и культуру, этногеографию и фольклор, нравы и обычаи народов, населявших Восточную Европу, которую эллины называли Скифией.
Сборник статей социолога культуры, литературного критика и переводчика Б. В. Дубина (1946–2014) содержит наиболее яркие его работы. Автор рассматривает такие актуальные темы, как соотношение классики, массовой словесности и авангарда, литература как социальный институт (книгоиздание, библиотеки, премии, цензура и т. д.), «формульная» литература (исторический роман, боевик, фантастика, любовный роман), биография как литературная конструкция, идеология литературы, различные коммуникационные системы (телевидение, театр, музей, слухи, спорт) и т. д.
Монография посвящена исследованию литературной репрезентации модной куклы в российских изданиях конца XVIII – начала XX века, ориентированных на женское воспитание. Среди значимых тем – шитье и рукоделие, культура одежды и контроль за телом, модное воспитание и будущее материнство. Наиболее полно регистр гендерных тем представлен в многочисленных текстах, изданных в формате «записок», «дневников» и «переписок» кукол. К ним примыкает разнообразная беллетристическая литература, посвященная игре с куклой.
Сборник включает в себя эссе, посвященные взаимоотношениям моды и искусства. В XX веке, когда связи между модой и искусством становились все более тесными, стало очевидно, что считать ее не очень серьезной сферой культуры, не способной соперничать с высокими стандартами искусства, было бы слишком легкомысленно. Начиная с первых десятилетий прошлого столетия, именно мода играла центральную роль в популяризации искусства, причем это отнюдь не подразумевало оскорбительного для искусства снижения эстетической ценности в ответ на запрос массового потребителя; речь шла и идет о поиске новых возможностей для искусства, о расширении его аудитории, с чем, в частности, связан бум музейных проектов в области моды.
Мода – не только история костюма, сезонные тенденции или эволюция стилей. Это еще и феномен, который нуждается в особом описательном языке. Данный язык складывается из «словаря» глянцевых журналов и пресс-релизов, из профессионального словаря «производителей» моды, а также из образов, встречающихся в древних мифах и старинных сказках. Эти образы почти всегда окружены тайной. Что такое диктатура гламура, что общего между книгой рецептов, глянцевым журналом и жертвоприношением, между подиумным показом и священным ритуалом, почему пряхи, портные и башмачники в сказках похожи на колдунов и магов? Попытка ответить на эти вопросы – в книге «Поэтика моды» журналиста, культуролога, кандидата философских наук Инны Осиновской.
Исследование доктора исторических наук Наталии Лебиной посвящено гендерному фону хрущевских реформ, то есть взаимоотношениям мужчин и женщин в период частичного разрушения тоталитарных моделей брачно-семейных отношений, отцовства и материнства, сексуального поведения. В центре внимания – пересечения интимной и публичной сферы: как директивы власти сочетались с кинематографом и литературой в своем воздействии на частную жизнь, почему и когда повседневность с готовностью откликалась на законодательные инициативы, как язык реагировал на социальные изменения, наконец, что такое феномен свободы, одобренной сверху и возникшей на фоне этакратической модели устройства жизни.