Желтые глаза - [50]

Мерзавец, Александр Дюмюр, мерзавец и глупец! Я вспомнил оранжевого человека и еще раз с ужасом пережил ту сцену.

IV

Долгое время я отождествлял смерть с переплетением двух маленьких улочек возле Бессьерского моста, под небом, пронизанным синим светом, блестящим на балках и штырях моста, будто сгорающие на солнце дьявольские письмена.

Видеть смерть… Разве это не представление? Существует физика смерти, довлеющая непосредственно над самым худшим, что только может быть. Я не верю в очарование или завороженность смертью. Превращение моей жизни в тоску, затем, не справившись с мерзкой судьбой…

Я остановился и смотрел. В моем левом кармане, специально для тех, кто еще вдруг захотел бы пообщаться со мной, лежал желтоватый «Р.Т.Т.» с федеральным номером. Справа от меня находилось кафе «Нации» с его беззубыми шлюхами. Над головой – отвратительная арка моста с металлическими вставками противного серого цвета. Подо мной – мозги в омлете и жирная кровь на асфальте. Теперь это было мое окружение. Круг замкнулся. Я прекрасно понимал, что смерть – это полный конец, что в небытии нет ничего, что небытие не имеет формы. Однако я был по-своему прав, что спустя столько лет пришел под мост поглядеть на собственную смерть.

Утром 20 марта я опять блуждал по улочкам, методично переползал из кафе в кафе: это был своего рода обряд инициации, во время которого я получал сомнительное удовольствие с блевотным вкусом. Я подумал об Анне и Луи, но они больше не привлекали мое внимание. Шли бы они куда подальше, со своим выражением удовольствия на лицах! Есть нечто, что мне необходимо сделать, и что я сделаю. Мой маршрут давно определился: «Франко-швейцарское» кафе, «Философы», «Маленький Центр», кафе «Баран», дверь которого была обита продавленным листовым железом, кафе «Святой Мартин» цвета бычьей крови, «Нации», «Солнце», вонючий мерзкий подвал. И вот мы на пороге творения. Рискну выразиться именно так. На пороге творения.

Приближение Пасхи всегда угнетало меня. Сначала наступает Страстная пятница. В этом году она выпадала на 24 марта, и пятница была под вопросом; небо желтело, как свинья на дне корыта. Я уже двое суток не спал дома, ненадолго забываясь дремотой в «Путниках», куда иногда заходил.

Итак, я прошлялся все утро. К часу дня, голодный, я зашел поесть в «Нации», но сидевшая рядом со мной старая гурманка с таким аппетитом пожирала лягушачьи лапки в красном соусе, что я не смог есть. Пока я сидел в кафе, мне казалось, что я слышу, как эти лягушки квакают у нее в животе.

Гордыня? Моя река во мне, и я управляю ею, смеялся египетский фараон, катаясь по своей земле, словно крокодил. Торжествовал ли я оттого, что обладал чем-либо? На самом деле река была не такой уж широкой, и я ни на секунду не мог представить, что стану презирать бедную женщину за то, что она поедает лягушек. Впрочем, кем я был, чтобы судить ближнего моего? Серый изгиб моста смотрелся на фоне неба, как новый ковчег Завета, и я не переставал убеждать себя вопреки всему, что смерть отнюдь не символична и не имеет никаких аналогий.

Почему я вдруг вспомнил о Сен-Луи? Может быть, из-за Страстной пятницы, светлого праздника, думая о котором, я неожиданно изменил направление мыслей? В тот день мы приехали к десяти часам на маленькую эспланаду Деррьер-Бурга, где каждый год 25 августа проходят праздники меда и цветов, и мы втроем разглядывали букеты, растения, цветы, блестевшие и переливавшиеся под солнцем. Жужжали пчелы. На столах, покрытых белыми бумажными скатертями, крестьяне расставили посуду с медом, в котором застревали мухи. В глубине маленькой площади находились подмостки, заваленные корзинами со сливами и грушами. Воздух был пропитан сахаром, какой-то легкостью, и Луи ел мед с ножа, а Анна окунула лицо в ароматный букет, и потом все оно было в рыжей пыльце; Анна смеялась, ослепшая на мгновение от этой пыльцы и радовавшаяся, как ребенок. Мимо нас прошли ослепительные девушки, у каждой из них была почти тяжелая грудь, они несли хризантемы, маргаритки, букеты роз, взятые из ваз, стоявших на земле; водовороты любопытных крутились у столов с медом, и вокруг распространялся аромат оранжерейной мяты. Солнце Сен-Луи было обжигающим, и женщины в фартуках держали в руках стаканы с белым вином, от которого мы сначала даже закашлялись.

Как, должно быть, был счастлив святой король Луи – Людовик IX, собравший этих людей под своим дубом и глядевший, как развевается знамя проституток из Сен-Дени.

Луи сливался с их образами, вдруг выныривая в лучах августовского солнца, неискренний, смеющийся почти неслышно в мощном гуле, создаваемом пчелами.

Я вспомнил те мгновения и вздрогнул от тоски. Что рассмешило его тогда? Цветы, фрукты, пыльца, мед, общая радость, груди девушек, сахарные уста – где вы? Где вы, радости мира? Тебе осталось только одно, подумай об этом. Именно этого я хочу. Я изошел слюной, желая сделать открытие… Разрушающиеся нос, губы, ногти, закапываемые в яму, появляющиеся обратно, снова зарываемые и вновь возвращающиеся обратно, откапываемые из ямы; я делаю плевок в черную дыру, слизывая мед с тени, ночную слюну, слушая слюнявые крики!