Желтая лихорадка - [39]

ЛИФТ

В комнате Иштвана звонит телефон. Он снимает трубку, но в этот момент Эдина, стоя у него за спиной, целует его в шею.

— Да перестань же ты! — Иштвану и смешно, и щекотно. — Мама, это ты?

Эдина усаживается на столешницу, прямо на стопку машинописных страниц, и принимается болтать ногами. Безалаберна, но хороша! — думает Иштван и говорит в трубку:

— Едешь? Куда? Сегодня не вернешься? Понял, завтра. Да, дома… Весь день.

— И вечером, и даже ночью! — добавляет басом Эдина.

— Не поняла, Иштван, что ты там сказал?

— Буду дома.

— Иштванка, вчера письмо пришло от некой Андрашне Экеш[22]. Она зайдет к нам сегодня. Ты извинись за меня, скажи, что я жду ее в понедельник или во вторник. Спасибо. Привет!

— Ни для какой Экешне нас дома нет! Выпьем, закусим и — в постельку. И до утра не высунем ноги, — поет Эдина, щекоча Иштвана. — У тебя гениальная семья. А моя мамончик, увы, целыми днями торчит дома, как клуша.

— Позвони ей.

— Зачем?

— Вдруг ты только завтра заявишься домой? Предупреди.

— Вот еще! Зачем же так баловать предков?! Первые четыре дня они еще наверняка не побегут в милицию… — И она корчит такую забавную рожицу, что невозможно на нее сердиться. Он смеется и тогда, когда Эдина принимается украшать его комнату.

— Очень уж серая у тебя хата. До тебя у меня был один хахаль, медик, так он в спирту лошадиную ногу держал и человечью пуповину. Очень хорошо смотрелось… А на черные переплеты этим вот книженциям мы наклеим красные кружочки.

— Не-е! Эти ты не трогай.

— Не мешай! Кто из нас изучает дизайн — я или ты?

Ужин тоже готовит Эдина. Перевернув на кухне все вверх дном, она настрогала гору бутербродов с ветчиной и колбасой салями и сочинила какое-то отвратительное пойло из джина, томатного сока, молотого перца и ломтиков лимона.

— Похоже на коктейль «Кровавая Мэри»? Может, добавить красного перца?

Он начинает раздевать Эдину, гладит ее по волосам, как вдруг раздается звонок в дверь.

— Не выходи! — шепчет Эдина.

— Надо бы взглянуть, кто там.

— Ты такой любопытный?

— Ты же слышала, к матери должны прийти. Запишу, что попросят ей передать.

— А почему ты не заведешь себе телефонный автоответчик? Папа в прошлом году привез такой из Кёльна.

— Ладно. Пусти.

— Если откроешь дверь — поссоримся навеки!

— Эдина, не дурачься.

После второго, уже короткого, звоночка Иштван снимает с плеча ее руку, выходит в переднюю и выглядывает в окно. Перед дверью на галерее стоит седая женщина, опираясь на перила.

— Я — Андрашне Экеш.

— Да, да, входите, пожалуйста. Мама весьма сожалеет… она просила вам передать…

Гостья вглядывается в его лицо и всплескивает руками:

— Боже милостивый, Иштван Ач! То есть, конечно, сын Иштвана Ача. Но так похож!

— Вы… вы знали моего отца?

— Еще бы! Мы же с вашей матушкой в шляпном салоне Галфаине вместе работали… Она мне жизнь спасла — достала документы на имя беженки. А мое настоящее имя Гизела Керн.

— Да, я слышал о вас. Проходите, садитесь.

— Иштванка, ты скоро? — хнычет в спальне Эдина.

— Не буду мешать, извините ради бога! — смущается гостья. — Я в другой раз зайду.

— Ну что вы! Проходите, пожалуйста.

— Да я и пришла-то, чтобы поблагодарить вашу маму… Передайте ей, пожалуйста, большое спасибо за помощь моей тете. Вдова Морвайне ее зовут. Ей семьдесят шесть, а ее хотели выселить из квартиры. Я вот тут подарочек маленький вашей маме принесла.

— Иштван! — снова доносится из спальни.

Ач-младший краснеет.

Почти насильно он проводит гостью в комнату, усаживает в кресло. Экешне достает из сумки конверт и вынимает любительскую фотографию.

— У Кати наверняка тоже есть такая, но мало ли… А я на днях старые бумаги перебирала и нашла ее. Снимали вскоре после того, как в наше убежище угодила бомба.

Иштван бледнеет.

— Это мой отец? — он показывает на человека в белом халате.

— Да. Доктор Ач — справа. Двое других мне незнакомы.

— Так вот каким он был! — говорит Иштван, чувствуя, что к горлу подкатывает комок.

— Вы никогда не видели этого снимка?

— У нас нет ни одной фотографии отца. Ни одной.

— Не может быть!

— Все его бумаги находились в больнице Святой Каталины, в его кабинете. Нилашисты разорвали и выбросили его документы, бумаги, книги. Мама рассказывала, что потом они собирались сфотографироваться, но он скоропостижно умер. Незадолго до того, как я родился. И не осталось ни одной его фотографии.

— А у его родных? А детские снимки?

— У него не было родных, он же сирота, — проговорил Иштван, все еще не в силах выпустить фото из рук.

— Ну точь-в-точь был как вы. Даже голос. Вам сколько лет сейчас, Иштван?

— Двадцать восемь.

— Ему столько же тогда было.

— Знаю, знаю.

Открывается дверь, в комнату входит Эдина: волосы по плечам, красный кружевной халат.

— Позвольте представить вам мою подругу. Эдина, принеси, пожалуйста, бутерброды и апельсиновый сок.

Эдина недовольно морщит нос. Экешне снова смущается:

— Я приду в следующий раз, когда Кати дома будет.

— Целую ручку! — спешит попрощаться Эдина.

— Если у вас есть время, побудьте, пожалуйста, еще немножко. Я был бы вам очень благодарен, если бы вы что-нибудь рассказали о моем отце. Все равно что! Мне так хочется знать о нем все-все!